Душа моя – Крым - Тамара Шелест

города Каттакургана и встали напротив горкома партии. Старейшины крымских татар искренне благодарили весь узбекский народ за то, что он в 1944 году приютил их, делился последним куском хлеба. Люди называли Узбекистан своей второй родиной. На глазах стояли слёзы прощания и признательности. Это были слёзы расставания с кем-то близким, родным и горячо любимым. Плакали все, и даже случайные прохожие, оказавшиеся свидетелями этого прощального стихийного собрания. Неподалёку стояла Айше и вытирала мокрые глаза платочком. Ей тоже хотелось на родину вместе с ними, но теперь её место здесь, рядом с мужем и детьми. С детства она много рассказывала детям о Крыме, привила им любовь к исторической родине, учила крымскотатарскому языку. Она надеялась, что кто-то из них уедет туда, тем самым продолжит род на земле отцов.

В этом же году Айше неожиданно получила письмо из-за границы. Она вынула из конверта письмо. Из него выпала фотография. На ней на фоне огромного богатого особняка стояла пожилая женщина со знакомыми чертами лица в дорогих нарядах. На обратной стороне фото написано: «Айше от Лютфие». Писала её подруга, которую в 1943 году фашисты угнали в Германию в качестве остарбайтера. Она сообщала, что её через Международный комитет «Красный крест» разыскала родная сестра и что сейчас она живёт в Америке. Теперь можно переписываться с ней и сестрой. В письме она рассказала, как трудно и порой невыносимо было ей первые годы работы в германских семьях. Но ей повезло, в неё влюбился сын немецкого графа. Они тайком от его родителей сбежали в Швейцарию, а оттуда в Америку и стали там жить. Дела мужа пошли в гору, он стал успешным юристом, открыл свою юридическую фирму, а потом и сеть филиалов по США и Европе. «Теперь у меня есть всё, но нет родины», – не без ностальгии писала Лютфие, которая оказалась тем самым редким исключением, кому удалось найти счастье в военной Германии. Айше была рада за подругу, которую считала давно погибшей.

В 1990 году Лола с мамой собрались поехать в Крым, чтобы купить дом. Но перед самой дорогой Айше отказалась от поездки.

– Доченька… я не смогу поехать.

– Почему? – спросила удивлённая Лола.

– Ты же знаешь, мой один видящий глаз слаб, да и ещё … я боюсь, что сердце не выдержит встречи с родиной. Я так долго плакала о ней, что она стала для меня одной большой раной. Поезжай ты… Потом расскажешь, какая она стала. Я увижу её твоими глазами.

Ступив на землю предков, Лола удивилась, что город Судак находится в запустении. Давно не крашеные заборы, не беленные дома, разбитые дороги, заросшие тротуары, неухоженные деревья и кусты придавали городу унылый вид. А ведь в рассказах мамы здесь был прекрасный, почти сказочный рай.

Она обошла город, съездила в Таракташ. Дома́ явно нуждались в ремонте, и на вопрос Лолы к местным жителям: «Почему вы их не перестраиваете или не ремонтируете?», ей объяснили: «Когда мы сюда приехали, нам сказали, что мы здесь живём временно, могут вернуться крымские татары и всё отобрать. Вот мы и не делаем ремонт, так и живём вроде у себя и в то же время не у себя».

Кладбище, где были похоронены дедушки и бабушки Лолы, уже не было, его убрали. По описанию матери дочь нашла дом, в котором её мама родилась, дом в Судаке, где она встретила войну и откуда её забрали навсегда. Лола подолгу стояла возле них. Перед её глазами проносились события полувековой давности. Вот мама-маленькая девочка пришла мокрая из школы, потому что после уроков они с подружками купались в море. А сейчас она слышит голоса солдат: «Выходите! Крымские татары, вы обвиняетесь в предательстве!» Щемит сердце… А летнее море как прежде шумит ласковым прибоем и шепчет: «Айше, Айше, где Айше?»

Вот старая акация, наверняка та самая, которую мама посадила перед самой войной, стоит уже большая и раскидистая. Потрескавшаяся кора и небогатая крона подтверждали возраст дерева. Ветки нависали над родительским домом, ставшим по воле судьбы чужим.

Лола прошлась по улицам и на одной из них увидела группу женщин из шести человек. Они были в домашней одежде, по-видимому, соседки. Кто с вёдрами, кто с сумками. Женщины стояли и о чём-то оживлённо беседовали. В надежде, что они помогут в поисках дома, Лола подошла к ним, поздоровалась и спросила:

– Скажите, пожалуйста, продаются ли здесь дома?

– Не знаем, вроде бы никто не продаёт, – ответила одна из женщин, с любопытством разглядывая незнакомку.

– А вы тут давно живёте? – поинтересовалась Лола.

– Да, давно уж! Мы приехали сюда с родителями. Нам сказали: «Живите пока здесь». А в конце восьмидесятых стали пугать: «Вот скоро вернутся татары – будут вам головы резать». Многие от страха и уехали. А татары возвращаются и ничего, хорошие люди, трудолюбивые, дома строят, не пьют. Во-о-н видите? Нариман крышу кроет, а та-а-м, – показав в другую сторону, сказала женщина, – Рефат дом строит.

– А мы, – перебила её черноволосая женщина, – греки. Вернулись сюда ещё в 1956 году. А вот моя свекровь.

Она указала на дом, около которого они стояли, и пожилую женщину, сидящую на крыльце. Это была старая гречанка. Её колоритная фигура заинтересовала Лолу. Она невольно засмотрелась на неё. Распущенные, седые с синевой, волнистые, потрёпанные ветром, всклокоченные волосы придавали ей образ старухи Изергиль из рассказа М. Горького. На лбу повязана чёрная лента, которая поддерживала длинные волосы. Большой с горбинкой нос, сжатые губы, пронзительный взгляд с прищуром, морщинистые лоб и щёки говорили о возрасте и пройденном жизненном пути. В облике сквозили остатки былой красоты. Это была женщина в прошлом высокая, стройная, с крупными чертами лица и большими миндалевидными глазами цвета ночи. Широкая тёмно-синяя юбка наполовину лежала на земле. На поджатых босых ногах виднелись шаровары. Во рту, как печная труба, дымилась большая курительная трубка. Она пыхтела ею, выдыхая дым изо рта и ноздрей кольцами и, явно наслаждаясь этим процессом, разглядывала женщин, стоящих около её дома.

– Селям! – поздоровалась Лола.

Взглянув на Лолу, гречанка спросила её тоже на крымскотатарском языке голосом с лёгкой хрипотцой:

– Селям! Сен нереден гельдинг? (Здравствуй! Ты откуда приехала?)

– Я из Узбекистана, – ответила Лола, – моя мама, крымская татарка, она раньше здесь жила. Я приехала посмотреть на её родину. Быть может, она вернётся сюда жить.

После Судака Лола поехала в Харьков к двоюродной сестре. Мария, до конца жизни ждавшая своего мужа Усеина, к этому времени уже умерла. Эльвира, её дочь, подарила для Айше портрет Усеина.