Бег дней - Алексей Владимирович Спешнев

Сама же Наташа — горнист адмирала.

Молодой Евгений Вахтангов назначает ее своим помощником, говорит: «Жаль, что ты девочка. Из тебя бы вышел режиссер».

Режиссер из девочки вышел. И не только режиссер, на и создатель первого детского театра, а говоря точнее — ряда театров, в том числе Детского театра Моссовета, Центрального детского театра, Казахского театра для детей и, наконец, первого в мире Детского музыкального театра.

На протяжении жизни Наташе Сац везло на людей. Ее заметил и содействовал осуществлению художественных планов юной энтузиастки нарком просвещения, знаменитый Анатолий Васильевич Луначарский, оратор, драматург, эрудит, критик, заботливый, проницательный руководитель молодой культуры Советской страны. С нею сотрудничали и были дружны художники Фаворский и Рындин, писатель Алексей Толстой, композиторы Сергей Прокофьев, Дмитрий Кабалевский, Тихон Хренников и множество других деятелей нашего искусства. Ей привелось встретиться и обмениваться мыслями с такими выдающимися людьми XX века, как Альберт Эйнштейн, Макс Рейнхардт, Сергей Эйзенштейн, Галина Уланова, Николай Черкасов, Эрвин Пискатор, Милла Меланова, Вальтер Фильзенштейн, Отто Клемперер.

Синяя птица творческой удачи дарит совсем еще молодой Наташе Сац возможность поставить вместе с Отто Клемперером, в ту пору уже знаменитым дирижером, «Фальстафа» Верди в «Кролль-опере» в Берлине, а в следующем, 1932 году — «Свадьбу Фигаро» Моцарта в Буэнос-Айресском «Театре-Колон».

«Золотой ключик» Алексея Толстого открывает для Наталии Сац пору художественной зрелости.

Проносятся годы.

И вот спектакль «первого в мире Детского музыкального» в старом помещении, по соседству с рестораном «Славянский базар», в котором, кстати сказать, когда-то состоялась учредительная беседа Станиславского и Немировича-Данченко, положившая начало Художественному театру.

Маленький театр переполнен. На сцену выходит Наталия Ильинична и говорит детям: «Давайте сегодня вместе делать оперу, хор — вы пойте вместе с нами, смело отвечайте на реплики и вопросы артистов. Будете петь?» — «Бу-у-удем!» — дружно отвечает зал. Появляются рыжий и белый клоуны и весело представляют исполнителей, а те рассказывают о том, какие у них голоса, и кто будет играть, и что означают слова «опера», «тенор», «сопрано», «бас», «баритон». И сразу между сценой и залом устанавливаются непринужденные отношения, характерные для режиссерского и человеческого стиля «тети Наташи», как уже более полувека называют дети народную артистку СССР Н. И. Сац, — стиля доверительно-веселого творческого общения со зрительным залом. Уроки Вахтангова, преподанные маленькой Наташе, не прошли напрасно, оставили свой след.

На торжественном открытии нового здания театра Наталия Ильинична запомнилась мне в синем платье, шитом серебром, на фоне синего занавеса, потом в торжественном красном наряде среди красных цветов. Ее приветствовали маститые сотоварищи по искусству, представители Всемирной ассоциации театров для детей и юношества, вице-президент которой — виновница торжества. Она же, в сущности, и виновница появления всех этих театров: создатели их пошли по ее пути, вслед за ней.

В чем же тайна этой неукротимой женщины? Откуда она берет силы ставить спектакли, строить новое здание театра, выступать в концертах, полемизировать на дискуссиях, писать остроумные книги, учить все новые и новые иностранные языки, общаться на этих языках с пестрыми аудиториями в Европе и Америке, гастролировать со своим театром по Франции, Италии, Канаде, Венгрии, Югославии, Бельгии, ГДР?..

Я знаю Наталию Ильиничну тридцать пять лет, мы связаны дружбой, и, думаю, это дает мне право ответить на поставленный вопрос иносказательно, маленькой историей.

Немолодая дама-легенда летела из Торонто в Ванкувер, чтобы выступить с лекцией. На один день. Летела одна, измотанная гастролями. Была рада передышке. Заметила, что на нее внимательно смотрит из соседнего ряда индеец в европейской одежде. Взгляд у индейца цепкий. Не наглый, но назойливый. Несколько раз он встает со своего места и прохаживается мимо заинтересовавшей его иностранки. Это ее начинает нервировать. Индеец наклоняется к ней и говорит по-английски: «У тебя глаза женщин моего племени, смелых женщин. Ты должна уйти со мной». Ну что на это скажешь? Некоторое время индеец к ней не подходит. Потом опять вдруг наклоняется над ее креслом и заглядывает в лицо. «Ты должна уйти со мной в мое племя. У тебя глаза сильной женщины, у тебя в глазах воля».

Разумеется, Наталия Ильинична не ушла с зорким, настырным индейцем в его племя.

Однако именно воля и преданность великому племени детей помогли и продолжают помогать Наталии Сац преодолевать и опровергать свой возраст, постоянно прислушиваться к сладкоголосой синей птице творческой мечты.

* * *

…Я снова думаю о том, что все в этом мире неожиданно сцеплено. Дарвин говорил о кошках и клевере: чем больше кошек, тем лучше клевер, потому что клевер опыляют шмели, шмелей поедают мыши, мышей — кошки. Вспомнил о Дарвине, читая книгу Грибанова о Хемингуэе. Странное чувство — я не был с ним знаком, никогда его не видел, а моя жизнь все время пересекалась где-то с его удивительной судьбой, разумеется, в отражениях. Грибанов приводит мысли переводчика Хемингуэя Кашкина. Хемингуэй его ценил, цитировал, считал умным человеком, хотя понять достоинства перевода своих произведений на русский язык не мог. А Кашкин был моим соседом по писательскому дому на Ломоносовском, жил рядом, в третьем подъезде. Часто упоминает Грибанов в своей книге Дос-Пассоса и Джона Говарда Лоусона, друзей Хемингуэя в молодые годы. Преподавая во ВГИКе, я познакомился с Лоусоном, коммунистом, ставшим жертвой Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Изгнанный из Голливуда, Лоусон в то время жил в Москве и выступал часто с лекциями в киноинституте. Он рассказывал мне о Хемингуэе и Дос-Пассосе и о том, как их всех развели жизнь и политика. «Дос-Пассос деградировал, — с грустью вздыхал Лоусон, — превратился почти в фашиста». Пишет Грибанов в книге и о том, что автор «Прощай, оружие!» был в приятельских отношениях со знаменитым киноактером Гарри Купером, «идеальным» американцем. Когда выяснилось, что Купер безнадежно болен, он прежде всего позвонил Хемингуэю и сказал: «У меня рак». Артист считал, что трагическая откровенность — долг мужской дружбы. А я сидел рядом с Гарри Купером в президиуме на сцене Московского Дома кино, и после речей и приветствий перед началом фильма мы с ним за сценой мерились, кто из нас выше, точнее говоря, длинней. А Иван Пырьев карандашом делал метки на стене, возле доски с рубильниками. Купер снял пиджак и без него, в рубашке, казался узкоплечим. У него была добрая, чуть вымученная улыбка и желтые, крашеные редеющие волосы. Он умер, но, может быть, до сих пор сохранилась его метка на стене за кулисами.

В Доме кино произошла еще одна встреча, косвенно связанная с Хемингуэем. Премьера