Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

– Ну и какой будет ваш совет? – спросил его Шевченко. А мысли в голове летели словно пули, хотя надежда таяла, как снег на ярком весеннем солнце.

– Моё предложение будет таким: через час в распоряжение Раббани поступит гаубица 155 миллиметров с четырьмя химическими снарядами, начинёнными зарином, этого газа хватит, чтобы отравить вас и афганских пленных, так как мне доподлинно известно, что противогазов у вас нет. Я предлагаю вам добровольно сдаться без лишнего шума, а пакистанские военные не отдадут вас моджахедам на расправу, в противном случае вас всех ожидает страшная смерть. Ну а дальше, если вы пойдёте на мои условия, мы будем с вами работать, но в другом лагере, который называется Барак Алла, там мы доведём начатое дело до конца, – сказал капитан Николсон.

На это старший лейтенант Шевченко ответил ему:

– Нам надо подумать и всё решить. Ведь два часа жизни у нас ещё есть.

– Нет, я даю вам только один час! – ответил ему капитан Николсон.

Он знал, что ему присвоили очередное воинское звание, майор армии США, он хотел оправдать то доверие, что оказало ему командование, он должен был выполнить это задание. «Слишком многое поставлено на карту, и то, что сделали эти советские военнопленные, было нелогично, опасно для них и бессмысленно. Вот пойми этих русских: одни из них угоняют самолёты, предают своих агентов и бегут в США, хотя, если взять судьбу лётчика Беленко или танкиста Резуна, их особо никто не преследовал, и жили они довольно хорошо при советской власти, а в определённый момент раз – и стали предателями. А старшего лейтенанта Шевченко довольно лихо обрабатывали политруки всех мастей. И если разобраться, ничего хорошего он от этой советской власти не видел, а тут вдруг стал опаснее всех замполитов вместе взятых и наотрез отказался сдаваться, не захотел стать предателем и в этом убедил своих товарищей, других советских военнопленных…» – это всё майор Николсон думал про себя, зная, что через час наступит развязка.

Он решил задать старшему лейтенанту Шевченко один важный вопрос, чтобы понять, что же им движет, по какому закону он живёт. Майор Николсон вышел в эфир и спросил у старшего лейтенанта Шевченко:

– Алексей, я подумал и решил тебя спросить: а по какому закону жизни ты сейчас живёшь?

– По закону гарема, – ответил ему старший лейтенант Шевченко.

– Как это? – удивлённо спросил его майор Николсон.

И в эфире повисла вопросительная тишина.

– Да очень просто, ведь в гареме оно как: знаешь, что трахнут, но не знаешь, когда, и я знаю, что меня замочат, но не знаю, когда. Приём! – ответил ему по рации старший лейтенант Шевченко.

«Да, уж в чём в чём, а в чувстве юмора у Шевченко недостатка нет, ведь жизнь его висит на волоске, а он, презирая смерть, смеётся и веселится. А может, это всё напускное, ведь жизнь в двадцать пять лет только начинается. Он даже не женат, у него нет не только внуков, но даже детей. Таких, как он, победить нельзя, даже временные поражения они могут превратить в грандиозные победы», – думал про себя майор Николсон.

А время шло неумолимо, и последние минуты жизни, которые судьба отвела советским и афганским военнопленным, истекали. Ровно через час старший лейтенант Шевченко вышел в эфир:

– Ник Николсон, мы решили сдаваться, но первыми пусть идут афганские пленные, и если всё будет так, как ты сказал, и моджахеды их не тронут, а пакистанские военные обеспечат их защиту, то пойдём и мы.

Майор Николсон немного подумал и сказал:

– Хорошо, будь по-вашему, но только без фокусов. А с другой стороны, какие тут фокусы – расстрел на месте. Приём.

«Наконец-то в них заговорил здравый смысл, не всё ещё потеряно. Это будет трудная победа, но всё равно победа», – подумал про себя Ник Николсон.

Пакистанские военные встали в две шеренги у своей 155-миллиметровой пушки и на всякий случай надели противогазы. Шевченко понял, что всё, это конец и жить ему осталось, может, всего часа два или три, не больше. При любом раскладе последняя надежда уплывала, как талый снег ручьями. Он решил попытаться спасти хотя бы афганских офицеров и солдат.

– Вы идите и дальше отходите вглубь лагеря, а я и мои русские друзья взорвём склад с пластитом, там его двадцать четыре тонны, мало не покажется. А вы после взрыва попытайтесь скрыться, может, повезёт, – сказал им старший лейтенант Шевченко.

Афганские военнопленные стали потихоньку выходить из арсенальных ворот, неся с собой тяжелораненых товарищей на носилках, а легкораненым просто помогали идти другие афганские пленные. Пакистанские военные сделали коридор, по которому афганцы шли в лагерь, а за их спинами в яростной злобе орали моджахеды, угрожая смертельной расправой. Пакистанские военные не давали моджахедам бить пленных. Раббани смотрел на эту картину и ждал, когда выйдут советские военнопленные, их судьба была им давно решена: только смерть всем пленным советским солдатам и офицерам. Причём казнь будет самая жестокая, и ему плевать, что скажут американцы и пакистанцы, это его пленные и его война, и он вправе их убить за содеянное ими.

Шевченко быстро прокрутил динамо-машину, к которой были присоединены провода с детонаторами, воткнутыми в ящики с пластитом, и поставил палец на резиновую крышку кнопки. Он посмотрел в последний раз на своих товарищей – их осталось только трое, кто был не ранен и не убит; шесть раненых лежали в бинтах, а троих убитых ребята оставили во дворе вместе с убитыми афганскими пленными, похоронить их не успели. Раненые уже не стонали, они просто ждали развязки. Вдруг старший лейтенант Шевченко сказал своим товарищам:

– А не спеть ли нам песню?

И, не дожидаясь ответа, вдруг затянул высоким голосом:

– Броня крепка, и танки наши быстры,

И наши люди мужеством полны!

В строю стоят советские танкисты —

Великой нашей Родины сыны!

Все остальные дружно подхватили, раненые пели из последних сил, не пел только водитель Николай Иванович Шевченко: он понял, что никогда уже не увидит свою семью, детей и родной Киев. Он просто молился богу, прося прощения за грехи и покаяния.

Гремя огнём, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда суровый час войны настанет

И нас в атаку Родина пошлёт…

Но их пение вдруг прервал чей-то незнакомый голос из мегафона:

– Русские, хватит петь, выходите и сдавайтесь!

«Что-то очень странно, трудно понять этих русских.