Просроченный долг - Йожеф Лендел

— Будет ждать в ближней деревне с готовыми документами. Когда? И это узнаю. Купит документы демобилизованных или погибших солдат.

— Неплохо.

— Вот и я говорю! Иннокентий теперь прораб, золото моет где-то на севере. Деньги, водка, всё, что пожелаешь. Иннокентий не женился, а вот Глеб женился. Скоро ребенок будет. Хотя погоди, уже, наверное, родился.

— На Марине женился?

— Нет. Марина не поэтому. Она вроде бы как мать.

Не знаю, удалось ли моему приятелю бежать, потому что меня опять перевели в другое место. Этого третьего, приятеля моего, звали Анатолием. Славный был парень, только болтлив немного. Не знаю, не случилось ли с ним из-за этого беды. Но надеюсь, что всё прошло гладко, и он теперь, как в сказках сказывают, живет-поживает да добра наживает.

Эндре Лашшу вспоминает о Журбане

Что правда, то правда! Большая честь, если зовут: «Бежим вместе?» И со мной два раза случалось. И я тоже не бежал. Сейчас уже не знаю, как сказать… Так вот, тем, что звали в побег, горжусь, а того, что не решился бежать, стыжусь. Стыжусь, хотя мой расчет оказался верным: я свободен, насколько может быть свободным человек. И всё же. Могу ли я, как теперь выражаются, спокойно и с чистой совестью быть фрондером, борцом за правду? Вправе ли я жить? А ведь живу же. А если бы я отважился на побег, то теперь вряд ли был жив. Или всё еще жил бы где-то далеко, и мои ноги защищали бы от холода мягкие сапоги, сшитые из кожи горных коз, и была бы у меня, конечно, меховая шуба, и дом из толстых бревен был бы, и метровые поленья в печке. Потому что даже в тех краях вряд ли всё еще живут в юртах. Вместо витаминов и таблеток лечился бы кумысом. По субботам послушная жена мыла бы мне спину в бане, лила бы воду из растаявшего снега на раскаленные камни, чтобы все дурные соки испарились из моего тела.

Хотя это, ну баня, в тех горах было бы большим нововведением, там русская баня всё равно что для нас, скажем, кондиционер. Да и не знаю, захотел бы я заводить новшества. Вряд ли!..

Я не бежал. И тем самым — именно к этому я и веду разговор — отказался от своего основного права. Право такое: ни минуты не оставайся рабом, если можешь стать свободным. И этим отказом было подорвано другое право — право на месть и расплату, которое дает огромную моральную силу, если за ним стоит вера и полное осознание своей правоты. Это идет от Ветхого Завета и еще из более древних времен, но при христианстве захирело. Только от неуверенности мы говорим: «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим». Так вот, поскольку мы согрешили, мы должны прощать. Я должен простить, потому что я потерял право отмщения. Но как же далеко может это зайти?..

Был у меня друг, звали его Иштван Баница, лучшего человека в жизни я не встречал. Он помог мне в большой беде, тогда, когда выгоды ему от этого никакой быть не могло, а вот крупные неприятности мог бы иметь… Так он… Он тоже не простил убийцам своего отца и старшего брата. То есть не простил в принципе, хотя по-человечески у него зла не было. И потом, когда даже не думал, сделал неправильный шаг и потому умер. Говорили другое, но умер он потому. А я, я — другое дело. Я всё хорошо рассчитал.

Всё хорошо рассчитал. Могу сказать и так, что победил: я свободен. Но на мне позор трусости, которой я обязан своей победой. Вот об этом я и хотел прежде всего вам сказать. О моем позоре.

Я только раньше гордился тем, что меня звали бежать. А вот что не бежать — позор великий, понял только теперь, когда стал свободным.

Скажу и в свое оправдание. У меня была причина, чтобы не бежать. Стоит мне десять слов произнести, и сразу видно, что я чужой. Но меня звали бежать в горные края, где я не был бы чужим или не чужим. Конечно, это же помешало бы мне вернуться. Словом, я не смог! Убеждал сам себя, что на воле буду бояться еще больше, больше нужно будет изворачиваться. И придется идти на многое, даже на такое, на что не хотел бы. Еще оправдывал я себя тем, что не стоит быть снаружи, пока будут те, кто остается внутри. Вот так! Ну ладно, хватит! Раз уж начал, расскажу, как меня дважды звали бежать.

Конечно, если есть помощь со стороны, есть такая вот Марина, то дело почти верное. Первое приглашение было вроде того, вроде твоей истории. Летом в лесу был у меня напарником один парень с Кубани. Чистили мы настил для спуска бревен. Это даже не настил был, а наклонная дорога, по которой зимой по утоптанному снегу на лошадях спускали большие стволы. То есть канава. Стенки — где совсем нет, а где один-два метра. Эту канаву, дорогу эту, зимой забрасывали снегом, а то и водой поливали, так что получался вроде спуск. По обеим сторонам кустарник, а дальше лес. Обломившиеся ветки, упавшие бревна бросали в кусты. Летом надо было их чистить.

Охранники расхаживали в кустах. Мы их почти не видели. Но они-то нас хорошо видели, мы ни шаг не могли сделать в сторону кустов — сразу раздавалось: «Куда?» Если хоть чуть-чуть приблизились, только руку протянули под куст. А под кустами — крупные, с фасолину, с вишню красные ягоды земляники россыпью, будто специально посажены.

— Глянь, — показал кубанец на землянику.

Широкоплечий, крепкий парень. Нас вместе доставили на барже с Севера сюда, в эти места, где уже растут деревья. Он прикинулся глухим, так ему удалось выбраться оттуда.

— Вижу, — ответил я.

— Можно такое вытерпеть? — сказал он.

— Ну^ — ответил я и умолк. Не знаю, что ему ответить.

— Я больше не могу. Я слиняю.

— Трудно будет.

— Ты послушай, — говорит. — Конечно, поднимут охрану, разошлют приметы аж до самой Кубани. Но есть одна семья, живет в ста двадцати километрах отсюда. Об этом знаю только я, а вот теперь ты. Ссыльные переселенцы. Доберемся потихоньку до них, там залезем на сеновал, два-три месяца будем прятаться в сене, даже еду будут нам наверх подавать. А там видно будет. — Это и было приглашение. Хорошо было придумано. Ведь