Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

По существу, эпиграммами являются и некоторые авторские отступления в написанных в Михайловском главах «Онегина».

Полемика

Особенно отчетливо литературные взгляды Пушкина, его убежденность в истинности тех эстетических принципов, какие сформировались у него к 1825 году, выявляются в его замечаниях на «Горе от ума» Грибоедова, «Думы» Рылеева, в полемике с А. Бестужевым о «Евгении Онегине» и с Вяземским о Крылове.

Вскоре после того, как поэт познакомился с запрещенной комедией Грибоедова по списку, привезенному на один день в Михайловское Пущиным, он делился своими впечатлениями с Вяземским, затем более подробно с А. Бестужевым. Бестужеву в конце января он писал: «Слушал Чацкого, но только один раз, и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить. Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны». «Черты истинно комического гения» видит Пушкин и в Загорецком, «всеми отъявленном и везде принятом». Но той социально-психологической достоверности, соответствия жизненной ситуации, которая отличает эти характеры, он не находит в Чацком. «Теперь вопрос. В комедии „Горе от ума“ кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями». Создателя «Евгения Онегина» не удовлетворяет герой-резонер, только рупор мыслей и переживаний автора (как это было у классицистов), к тому же расточающий богатства своего ума перед Фамусовым, Скалозубом, московскими бабушками, а потому его отношение к Чацкому хоть и сочувственное, но прохладное. А вот, казалось бы, второстепенная деталь привлекает особое внимание Пушкина: «Между мастерскими чертами этой прелестной комедии – недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! – и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов видно не захотел – его воля». «Натуральность», жизненную психологическую достоверность уловил поэт в этой «мастерской черте» и потому хотел бы видеть ее основой всей комедии. Здесь нельзя не вспомнить, как в конце ноября 1824 года Пушкин защищал от критики Вяземского «истинность», психологическую достоверность письма Татьяны к Онегину – «письма женщины, к тому же 17-летней, к тому же влюбленной».

По достоинству ценил Пушкин в создании Грибоедова «черты истинно комического гения», стихи, из которых «половина – должны войти в пословицы». Но характер героя не удовлетворяет его новым требованиям, и он говорит об этом с полной откровенностью. «Покажи это Грибоедову, – просил он Бестужева. – Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту». (Не мог справиться, конечно, потому что не имел текста – список, который привозил Пущин, он в Михайловском не оставил.)

«Прямо, без обиняков, как истинному таланту» высказывал Пушкин свои критические замечания и Рылееву – автору «Дум». Отношения Пушкина к Рылееву были самые дружественные. Он вполне отдавал должное как личным качествам, так и таланту молодого поэта, предсказывал ему большое будущее. Радовался каждому успеху: «Он в душе поэт»; «Ради Христа! чтоб он писал – да более, более!». О поэме «Войнаровский» говорил, что она ему «очень нравится», что «эта поэма нужна была для нашей словесности». Но «Думы» подверг самой суровой критике. Исторические герои Рылеева не могли удовлетворить его, так как не были полнокровными, жизненно убедительными, индивидуальными. «…Все они слабы изображением и изложением, – писал Пушкин. – Все они на один покрой: составлены из общих мест…», по заданному плану. Сухой рационализм, резонерство, назойливый дидактизм лишают характер истинности, реальности. А там, где отсутствуют истинность, реальность, отсутствует и народность. «Национального, русского нет в них [„Думах“] ничего, кроме имен…» «Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? – спрашивал Пушкин в письме Бестужеву. – Мнение свое о его Думах я сказал вслух, о поэмах его также». Критические высказывания Пушкина, как всегда, сугубо принципиальны и нелицеприятны.

В своих замечаниях на статью Бестужева «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов», опубликованную в «Полярной звезде» 1825 года, Пушкин возражал против утверждения, что «у нас есть критика, а нет литературы». «Где же ты это нашел? именно критики у нас и недостает… Мы не имеем ни единого комментария, ни единой критической книги. Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который в басне столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж.-Б. Руссо». «Наша словесность… – с гордостью пишет Пушкин, – не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы». Этими же качествами должен обладать критик. «…Покаместь мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет…»

Решительно разошелся Пушкин с Рылеевым и Бестужевым в понимании первой главы «Евгения Онегина». Еще в январе 1825 года он обращался к Рылееву: «Бестужев пишет мне много об Онегине – скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно должно будет уничтожить и Orlando furioso, и Гудибраса, и Pucelle, и Вер-Вера, и Рейнике-фукс, и лучшую часть Душеньки[176], и сказки Лафонтена, и басни Крылова etc, etc, etc, etc… Это немного строго. Картины светской жизни также входят в область поэзии…»

Рылеев не возражал против того, что «картины светской жизни также входят в область поэзии», но категорически настаивал на том, что «Онегин» «ниже Бахчисарайского фонтана и Кавказского пленника». Со своих романтических позиций и он, и Бестужев не могли правильно оценить великое новаторство пушкинского романа. Избранный поэтом «предмет» – обыденная жизнь столичного светского молодого человека – Бестужеву представляется «низким». Он ратует за «высокую поэзию», которая «колеблет душу… ее возвышает». Подтверждая, что Онегин – лицо жизненно достоверное («вижу человека, которых тысячи встречаю наяву»), Бестужев упрекает Пушкина в том, что он не поставил своего героя «в контраст со светом», а показал просто таким, как «наяву», и предлагает в качестве образца байроновского «Дон Жуана».

Пушкин очень сдержанно отвечал Бестужеву в письме 24 марта: «…все-таки ты не прав, все-таки ты смотришь на Онегина не с той точки, все-таки он лучшее произведение мое. Ты сравниваешь первую главу с Дон Жуаном. – Никто более меня не уважает Дон Жуана