Традиции & авангард. Выпуск № 2 - Коллектив авторов

Нет, тут не война помешала.

Крошечное племя, не знавшее письменности, на протяжении столетий изготавливало каменные статуи высотой в двухэтажный дом и вдруг однажды бросило их изготавливать.

Конечно, не война тому причиной, но нечто более страшное и важное.

Из этого места не хотелось уходить: загадка висела прямо в воздухе, её можно было втянуть ноздрями. Идолы выглядели как сироты. Их создавали – а потом бросили.

Я нашёл группу из троих истуканов, клонящихся друг к другу, как будто в отчаянии.

Подступал вечер. Я спустился к началу тропы, подобрал велосипед и поехал домой.

Дорога тянулась вдоль берега, океан дышал мне в спину, подталкивал.

Берег здесь был смертоносный. Огромные волны с грохотом расшибались о напластования мёртвого вулканического пепла с острыми как бритва краями; невозможно было не то что войти в воду – даже приблизиться; любого рискнувшего идиота ждала мгновенная смерть.

Но вдали, увидел я, далеко за линией прибоя, на большой волне примерно в полумиле от берега несколько человеческих фигур скользили с запада на восток – серферы, хозяева волны, загадочное племя. Засмотревшись на них, я потерял управление и упал с дороги, совершенно позорно, прямо в канаву, мордой в какие-то кусты, ободрался до крови, но почему-то не расстроился, вылез и поехал дальше.

Представьте себе, например, три сотни здоровых мужиков: под вашим руководством они неустанно день за днём вырубают из каменной толщи фигуру.

Этих мужиков нужно, во-первых, кормить, во-вторых, регулярно напоминать им, зачем, собственно, нужен остальным людям их тяжёлый труд.

Долбить камнем по камню – работа не самая увлекательная. Через два-три месяца можно и слух повредить необратимо.

Но мужики долбят камень, а другие их кормят, и это продолжается двадцать, пятьдесят, сто, триста лет.

И вдруг однажды прекращается насовсем, навсегда.

Почему? Что в такой момент сказать каменотёсам, их жёнам и детям? И всем остальным?

Мы делали это пятьсот лет, а теперь не будем этого делать?

Возможно, историки будущего точно так же сломают головы над решением загадки гибели Советского Союза. Мощнейшая цивилизация, вооружённая до зубов, непобедимая, создавшая бомбы, атомные подводные лодки и социалистический реализм, разрушилась в считанные годы.

Впрочем, тем историкам будет проще. Распад социалистической империи зафиксирован документально. Сняты сотни фильмов, написаны тысячи томов.

Погружённый в размышления, расцарапанный и уставший, я сдал хозяину велосипед, принял душ и вдруг рухнул и заснул, побеждённый впечатлениями; мне приснились моаи, обиженные на своих создателей и желающие уничтожить их так же, как мифический Голем желал уничтожить своего отца – Франкенштейна. Мне приснились древние мастера, Филоны, Микеланджело и Родены, рождённые народом рапа-нуи: забросив работу всей жизни, они беззаботно ушли к берегу, оседлали доски и стали кататься по волнам, а их детища безмолвно наблюдали со склона вулкана: а как же мы? А что будет с нами?

До отъезда оставалось четыре дня.

Собранные мною текстовые файлы, посвящённые острову Пасхи, насчитывали сотни страниц. Из фотографий можно было собрать нестыдную персональную выставку. Я мог бы работать на острове Пасхи экскурсоводом. Я чувствовал себя здесь своим. Я загорел до цвета молочного шоколада и привык ежедневно жрать рис с говядиной.

Но те два человека, скользившие по волне на досках, в открытом океане, очень далеко от берега, не шли у меня из головы.

Все улицы городка Ханга-Роа сходились к центру, к маленькой бухте шириной шагов в пятьсот: здесь был порт, бетонный пирс, несколько ошвартованных рыболовецких баркасов и лодок; а рядом с портом и крошечный местный пляж, оправленный в каменную набережную: полоса песка длиной в сто метров – единственное место на западной стороне острова, где можно было свободно зайти в воду и поплавать. Здесь жизнь всегда бурлила, здесь купались и туристы, и местные.

Здесь я сам каждый день по часу плавал в прибойной волне, каждый раз пытаясь заплыть дальше и дальше, но без особого успеха.

За линией прибоя океан превращался в неизвестный для меня мир с неизвестными законами.

Пловец из меня – говно.

В школе, в бассейне, меня обгоняли на пятидесяти метрах все мальчики и девочки.

В нашем классе был мальчик, занимавшийся в секции водного поло, и две девочки, занимавшиеся синхронным плаванием, – они рассекали воду, подобно торпедам, в пять раз быстрее меня.

Я глядел на них и не понимал, как можно плыть так быстро.

В молодости я каждое лето купался много и с удовольствием, и большинство моих друзей тоже.

Вода, без всякого сомнения, является мистической структурой для любого сухопутного человека.

Искупаться, поплавать – отдельное наслаждение для уроженца Рязанской области.

Купальный сезон в средней полосе России длится две или три недели, обычно в июле, если лето хорошее, жаркое.

Тверичи, московские, калужские, владимирские очень любят воду и в эти три жаркие недели купаются так часто, как только могут.

В моём родном городе Электростали имелось два огромных водоёма, выкопанных специально, с достаточно чистой водой и песчаными берегами. В жаркие дни здесь собиралась половина взрослого населения.

По твёрдой и популярной народной примете, все купания заканчивались ровно второго августа, в день пророка Ильи.

Но как бы я ни любил воду, в общей сложности за всю жизнь провёл в ней едва несколько часов. И, конечно, не был готов к встрече с океаном.

Более того, я хорошо знал, что океан может убить даже самого опытного и сильного пловца.

«Плыть» куда-либо в океане совершенно бесполезно.

Всё, что может человек – понимать, куда движется вода, и двигаться вместе с ней.

Пловец из меня скверный, да – но вдруг я обнаружил, что умею долго держаться на воде.

В океанах вода более солёная, чем в морях. Чёрное море и Средиземное держат человека гораздо хуже, чем Атлантический океан или Тихий.

Чтобы держаться на воде в Тихом океане, не требуется больших усилий. Достаточно поднять над поверхностью лицо – нос и рот, органы дыхания. Гораздо большие усилия уходят на борьбу с волнами.

Однако на берегу бухты Ханга-Роа я видел местных мальчишек, для которых двухметровые волны были забавой. Почти все пацанчики, от двенадцати примерно лет и старше, катались на досках; я наблюдал за ними с завистью. В океане они были как дома. Они разбегались и бросались с берега животом на маленькую досочку, едва длиннее их тела, и за считанные минуты уплывали за сотни метров, за прибой, за край бухты и там гоняли на больших волнах; когда им надоедало, они ложились на доску, ловили нужную волну и за несколько мгновений приезжали прямо на сухой берег, как будто на самокате.