Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

же сосредоточилось на ситуации в этой стране, которая летом 1923 года стала трактоваться как революционная. Естественно, Карл Радек, главный эксперт РКП(б) по германским вопросам, немедленно направился в Берлин, так и не успев ни написать роман о встрече трех Интернационалов, ни «родить ребенка», чтобы получить по месту основной работы декретный отпуск. 16 января 1923 года ИККИ и Профинтерн обратились с призывом к европейской стачке в ответ на оккупацию Рура, предложив для ее подготовки созвать в Берлине конференцию представителей трех политических и двух профсоюзных Интернационалов. Радек быстро охладил пыл коминтерновцев, веривших в идеалы пролетарского интернационализма: «дело в полной безнадежности. Бельгийские партии за поддержку оккупации»[466].

Радек был посвящен в детали секретного сотрудничества Советской России с германским рейхсвером, он передавал руководству большевистской партии секретную информацию о реакции Берлина на оккупацию Рура

Письмо К. Б. Радека Сталину и другим членам Политбюро

15 января 1923

[РГАСПИ. Ф. 159. Оп. 2. Д. 34. Л. 1–3]

Руководители Советской России избегали публичных заявлений в пользу Германии, считая, что «нам ни к чему связывать себя конкретными обещаниями» и тем самым провоцировать Польшу[467]. Для них ключевым фактором являлось сохранение советско-германского союза как фактора, дестабилизирующего Версальскую систему в целом. Параллельно следовало готовиться к новому вооруженному конфликту на западных границах Советского Союза. В таком духе было выдержано постановление Политбюро от 18 января 1923 года, посвященное внешнеполитическим вопросам[468].

Особую тревогу в Москве вызывали планы Польши по вторжению в Германию с востока. Сразу же по прибытии в Берлин Радек вместе с полпредом Крестинским был принят генералом Сектом, который являлся фактическим главой рейхсвера. В центре внимания на переговорах находился вопрос о скорейшем налаживании сотрудничества военных ведомств двух стран[469].

В тот же день он написал пространное письмо Сталину, подчеркнув двойственность своего положения, связанного с необходимостью сочетать дипломатию и революционную работу. КПГ — «принципиальная противница Версаля, принуждена говорить: господа, платите», обращаясь к собственной буржуазии. Таким образом, партия «играет роль фактора против обострения внешнеполитического конфликта. Если же принять в учет хотя бы малейшую возможность, что мы будем втянуты, то она с точки зрения революционной не должна идти чересчур далеко в своем пацифизме. Положение здесь очень сложно специально для меня. Я не могу с ними [руководством КПГ. — А. В.] говорить начистоту, не зная, не разболтают ли они, и поэтому лучше, чтобы по крайней мере до выяснения нашей позиции меня здесь не было»[470].

Партийное руководство немедленно отреагировало на тревожные сообщения К. Б. Радека из Берлина

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о Польше

18 января 1923

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 313. Л. 6–6 об.]

Итак, до оформления новой линии РКП(б) и Коминтерна в германском вопросе Радек решил вообще не встречаться с лидерами компартии, которые именно от него ждали руководящих указаний. Однако не в его характере было пассивное выжидание. Ровно через неделю, 22 января 1923 года, он объявил Сталину, что пытается побудить германскую компартию к активным действиям в Руре, пусть даже это будет выглядеть как поддержка национальной буржуазии. Главным внешним врагом является французский империализм, главным внутренним — правительственная коалиция буржуазных партий. Упражняясь в агитационной гимнастике, он предложил оригинальный лозунг, который в его собственном переводе выглядел так: «Надо бить Пуанкарэ над Рурой, а Куно над Шпревой»[471]. В тот же день этот лозунг появился в газетах немецких коммунистов.

При этом Радек отказывался брать на себя ответственность за выработку конкретной линии действий, подчеркнув в переписке с генеральным секретарем ЦК РКП(б): я готов остаться до партийного съезда, но «выступать на нем не буду, считая невозможным не говорить ничего и считая невозможным говорить то, что надо», т. е. отделываться ничего не значившими фразами. Еще не представляя себе расстановку сил в Политбюро после отхода от дел Ленина, он одновременно посылал и официальные доклады Сталину, и неофициальные письма Троцкому. Первый был занят внутренней политикой, но второй проявил живой интерес к событиям в Германии.

В приватной переписке два партийных лидера обсуждали ключевые внешнеполитические проблемы Советской России

Письмо Л. Д. Троцкого К. Б. Радеку

28 января 1923

[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 21. Л. 16–17]

Поддержав «речной» лозунг, Троцкий показал себя не меньшим государственником, чем Ленин в последние годы своей жизни, поставив во главу угла интересы Советской России: «Мы против войны, поэтому делайте все возможное, чтобы отговорить немецких партнеров от авантюр военного конфликта». Но при защите своих интересов германское правительство найдет в России верного союзника: «только такая постановка вопроса создает благоприятную почву для агитации в Германии за рабочее правительство под лозунгом обороны страны»[472].

На первых порах Радек сдерживал свое обещание и даже не появился на съезде КПГ, открывшемся в Лейпциге 28 января 1923 года. Накануне он телеграфировал через советское полпредство в Москву: «Бухарин просит меня ждать его, не указывая срока прибытия. Шпики следуют за мной, в лучшем случае могу уехать в горы. Коминтерн поручает мне выступить на съезде компартии, считаем с Крестинским [мое] открытое присутствие невозможным без приказа ЦК РКП»[473].

Это послание лишний раз подтверждает, насколько несогласованными были действия в треугольнике Коминтерн — НКИД — ЦК РКП(б), внутри которого оказался Радек. В то время как Исполком требовал решительных действий по восстановлению «гражданского мира» среди немецких коммунистов, дипломаты считали, что до выяснения масштабов международного кризиса, связанного с оккупацией Рура, лучше избегать какой-либо активности. В конечном счете Зиновьев уступил, разрешив Радеку вернуться в Москву[474].

Бухарин, которого на съезде КПГ ждали в качестве официального гостя из России, так и не смог выехать в Германию. Без участия авторитетных русских товарищей дебаты на съезде вышли из-под контроля президиума, зажигательные речи «берлинцев», т. е. левых оппозиционеров, определяли настроение значительной части делегатов. Их активность подстегивало и то, что по инициативе Зиновьева им следовало выделить два места в будущем составе Правления КПГ[475]. «Курс концентрации» партийных сил, одобренный под нажимом Москвы после Третьего конгресса Коминтерна, трещал по всем швам. Получив 31 января сигнал бедствия от Брандлера и Цеткин, Радек примчался в Лейпциг и принялся наводить порядок в партийных рядах. Позже он возложил ответственность за разгоревшийся конфликт на обе стороны: Правление игнорировало берлинцев, а те саботировали