Побег - Олег Викторович Давыдов

Да, читатель, я здесь уже побывал, и тогда был буквально другим человеком. Пришла пора поведать, как в один прекрасный вечер два года назад я вышел из пансионата «Крымское приморье» на западной оконечности Кара-Дага, а спустился на восточную — в Планерское — совсем другим человеком.

Если вы помните мой портрет, который, следуя Тициану, я нарисовал выше, вы сможете сличить его с тем, который был дан уголовным розыском в следующей афишке, расклеенной на всех стендах отделений милиции Крыма:

ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА22 мая 1978 года после 23 часов из пансионата «Крымское приморье» на южном берегу Крыма ушел и не вернулся гражданин Имярек, рожденный в гор. Богородцке Горьковской области 29 октября 1950 года, по национальности русский. Имеет прямой нос, широко открытые глаза, губы средних размеров, черные волосы, окладистую бороду, рост 180 см, среднее телосложение, размер обуви 42. Особые приметы — родинка в паху и пупок в виде розы. Одет был в синий тренировочный костюм и спортивные тапочки. При себе имел спортивную сумку из ткани болонья черного цвета.Всех, что либо знающих о пропавшем гражданине Имярек, просьба сообщить в ближайшее отделение милиции.УГРОЗЫСК

…Спустившись с гор, имея в руках лишь дорожную сумку со всем необходимым одинокому отдыхающему, я снял комнату в поселке, чтобы немного привыкнуть к своему новому положению: новому имени, новому выражению лица, новой походке, новой манере держаться, выражаться и прочее. Это ведь была вовсе не такая же метаморфоза, как вы недавно здесь видели, — это был тщательно спланированный переход через горный кряж с Биостанции в Коктебель. Я не принял нового тела, но принял новые манеры, новое имя, новые документы; я сменил профессию, место жительства, привычки, даже хронические болезни, которыми болел, — если раньше у меня был бронхит, постоянно поддерживавший меня в некотором возбуждении, то теперь этот мой тонус питался легким гастритом, первые симптомы которого я почувствовал уже в Планерском.

Планерское, Кара-Даг

В горах меня ждали новые вещи, новые документы, бритва, которой я придал своей нарочито запущенной бороде и волосам определенную, заранее задуманную форму. Еще меня ждал Марлинский, помогавший мне в моем преображении. Под утро, когда все уже было готово — мои старые вещи и волосы похоронены среди камней, — мы разошлись в разные стороны. Я направлялся в Ташкент, где должен был пройти период акклиматизации (именно в этом городе я был прописан по своему новому паспорту), а Марли — назад, в Москву.

И вот примерно к началу событий, которые у меня здесь описаны, совершив сложный многоступенчатый обмен своей прекрасной ташкентской квартиры на Москву, истратив на этом кучу денег, нервов и остроумия, я оказался на той самой лавке Тверского бульвара, с которой все здесь и началось.

Теперь, глядя сверху на любовь прибрежной парочки, я думал: стоило ли и начинать, чтоб оказаться на том же самом месте и увидеть ту же самую картину? Но никогда ничего не бывает напрасно, и даже полное повторение для нас никогда не бывает полным. Разве, перечитывая книгу, мы не находим в ней чего-то нового — иначе ведь не стоило бы и перечитывать. Почему мы вновь читаем книги? — потому что, со временем, становимся другими людьми, и книга, алчущая нового читателя (только это алкание и делает понятным, почему книги вообще читаются), — книга, алчущая читателя, соблазняет еще раз войти в нее, чтобы взглянуть на все, что в ней есть, другими глазами.

* * *

Вдруг что-то произошло там внизу, на узкой арене страстей, — молодой человек вскочил, размахивая руками, раздался собачий лай, визг девицы, и — не успел я глазом моргнуть — мускулистый пес разинул пасть и, бросившись на несчастного соискателя страсти, сомкнул свои страшные челюсти на его обнаженных в борьбе гениталиях.

Безумный, леденящий душу крик потряс окрестности, поставив у всех отдыхающих волосы дыбом. Девушка с земли протягивает заломленные руки к своему погибающему другу, а он, упершись кулаками в морщинистую башку взбесившегося мастифа, пытается вырваться — вот вырвался, побежал, причитая, держась за болящее место, где уже — ничего… Девушка со слезами — за ним, а за ней — с окровавленной мордой, собака.

Пожавши плечами, я пошел разыскивать Софью.

Глава 9 Триста Талеров

Дорога в Тихую бухту

Когда вы идете в Тихую бухту, первое, что видно с дороги, — два больших камня, лежащие в море примерно в километре от берега. Дорога сама собой и совершенно естественно ориентируется на эти камни, и у вас, вышедшего к морю, возникает желание тут же раздеться и плыть к ним. По крайней мере, у меня возникло такое желание.

На берегу я нашел Софью не одну, а в странной компании. В компании с человеком лет пятидесяти без левой кисти, с мощным волосатым торсом, приплюснутой на темени лысой головой, на которой с достоинством нес он большой фиолетовый шрам — прямо посредине лба, — человеком, имеющим крупный мясистый нос, толстые, слегка отвислые губы, жабьи глаза, смотрящие сильно и неприветливо — в общем, напоминал он то ли Пикассо в свой поздний период, то ли какого-то бульдога. Они бродили по прибойной полосе, собирая камушки.

— Я нашла сердолик! — воскликнула Софья.

— А я куриного бога, — сказал человек, вынимая вонючую трубку изо рта и показывая камень с дыркой.

— А я…

И в большей степени потому, что не о чем было говорить, чем для поучительного назидания, я рассказал, что видел сейчас ужасающую сцену: взбесившаяся собака кастрировала мужчину.

Лысый шрамник хохотал, давясь дымом, и все спрашивал, кто это выпустил бешеных собак на побережье? Софья, досадливо поджав губы, сказала:

— Вечно ты со своими дикими историями…

— Вечно — это как? — спросил я, разглядывая ленточку на ее большой серой шляпе. Эта шляпа придавала черноволосой, с живыми темно-карими глазами Софье сходство с итальяночками, которых так любили изображать русские художники вроде Сильвестра Щедрина. Я подумал, что Софья стилизуется под это романтическое русское представление об Италии. Но здесь, в Крыму, это было и кстати.

— Позвольте представиться: Бенедиктов, — тактично встрял в это время лысый. — Я вот, пока вас здесь не было, все убеждал Софья Савишну сходить в Сердоликовую. Там, говорят, сейчас камней видимо-невидимо.

— А вы разбираетесь