Побег - Олег Викторович Давыдов

— то был другой. А кто? Кто его знает — может быть, вы? Кто-то другой (а не я) утешал Лику, пьянствовал с Марлинским, любил Софью и все остальное… Но кто? Поживем увидим, а пока что хотелось бы вас попросить: переведите, пожалуйста, весь текст с того момента, как я, обретя свое тело, подумал, встал и пошел, на третье лицо — он пробудился, он протер глаза и так далее. А я пусть тогда будет именем: имя ему будет Я.

Я огляделся вокруг — все было по-прежнему, только не было клеток и птиц, вместо них стоял красный диван, и я на нем. Да, — подумалось, — значит, все это было сном или бредом неземной цивилизации. Я понял, что мой бред — ее бред, телепатируемый мне, я брежу ее бредом, который есть, тем не менее, — ее мольба.

Интересно, сколько времени прошло? Главное, когда это началось, с какого момента считать это сном (или божественным бредом)? Как будет угодно? Начать ли с самого начала моей истории? Или — с появления неземной цивилизации? Или с момента, когда по вине, натянувшей мне нос Марины Стефанны, я вдруг сделался серым котом, и случились другие метаморфозы? А может, все началось в то мгновенье, когда я покинул лядское тело? Или все же, когда я вновь обрел свое и увидел, как оно, проснувшись, встало, пошло, разговорилось со Щекотихиной, утешало Лику Смирнову, влюбилось в Софью? А не стал ли я, как некогда и опасался, Томочкой Лядской? — ведь и вправду: наверно, последней она побывала в моем бренном теле, и вполне могло так случиться, что я осознал ее собой, а она, точно так же, меня. Ведь и это вполне могли мне устроить мои неземные вожатые. кто Я? — Томочка Лядская? Или Я — это я? Когда я уснул? И кто уснул во мне? Или, может быть, кто-то проснулся? Кто я — Чжуан Цзы или бабочка? И кто всадил нож в мою головогрудь, кто меня наколол на булавку? — кто эти насекомоядные, напавшие на нас с Софьей? И что, кстати, с ней? И что сейчас снится тому, кто был в моей шкуре? Кто заполнил оставленный мною хитин? Чжуан Цзы? Или взбесившийся странник по звездам? Уснул я или же, наоборот, пробудился после удара ножом? Эй, неземной энтомолог, ответь мне, что все это значит? Как быть мне теперь? Быть может, теперь я есть ты?

* * *

Что же делать — ведь к тому же еще я страшусь вопросов читателей, которые могут сказать: «Как же так? Если это не вы все время действовали во второй части, а кто-то другой в вашем теле (и вы даже не знаете кто), — откуда же, спрашивается, он знает тогда ваше прошлое? Почему, в таком случае, он вел себя точно так же, как вы?..» То есть Я? Э, читатель, ведь это еще полбеды, это-то как раз еще можно объяснить тем, что он (этот Я) нашел все нужные ему воспоминания в моем теле (о таких вещах уже шла речь во время метаморфоз); — вы мне попробуйте объяснить другое, более поразительное: откуда он (Я) мог знать, что я делал, когда обитал в чужом теле — в теле Сержа или Томочки (ведь он это, кажется, помнил)? — вот это действительно вопрос так вопрос, и если вы сумеете дать мне на него исчерпывающий ответ, я преклоню колена перед вашими из ряда вон выходящими ясновидческими способностями. Может быть, все же это действовал я, а может, ему вообще все приснилось? Кто знает?

Но, в общем, все это теперь и не важно — как-нибудь, осторожно выспрашивая тех, с кем в то время встречался, я помаленьку выясню: что было, а чего не было… И заживу новой жизнью. Главное, что теперь уже я — это я, пришедший в себя, — думал я, закуривая и бросая обгоревшую спичку в стоящую рядом пепельницу, полную окурков. Я бросил спичку в пепельницу и увидал, что в ней что-то шевелится.

Что-то крошечное копошилось в пепельнице среди окурков — значительно меньшее, чем таракан или муха. Я присмотрелся — ба, да это же человечек! Вгляделся пристальнее, напрягая глаза, ловя его в фокус, — человечек стал расти под лучом моего внимательного взгляда, и вскоре я увидел (вот ведь черт — вроде что-то знакомое), — я увидел, что это лишенный мной жизни расслабленный Лоренц. Этого ситного друга еще не хватало, — подумал я, с отвращением ужаса глядя на убогое привидение, которое все продолжало расти и вскоре достигло нормальных размеров. Вихляясь и дрожа, Геннадий сполз со стола и уселся напротив меня в кресло, выражая своей паралитической позой оскорбленное достоинство.

— Что делать мне, читатель, со столь неправдоподобными, быть может, с твоей точки зрения, происшествиями?! — ведь я и сам чувствую, что таких вещей в мире не должно быть, а вот поди ж ты… Уверяю, что сам я был бы несказанно рад, если бы это был только мой вымысел, но ведь это не так: подобные же вещи происходят, к примеру, на страницах романа Булгакова (глобус, в который всматривается Маргарита), и нет никаких сомнений в том, что моему призрачному гостю, моему мертвому герою, пришло в голову явиться из пепельницы именно таким способом лишь потому, что он тоже читатель и много читал.

— Я хотел, — начал он, — написать роман, который будет начинаться с того, что я начинаю рассматривать под лупой соринку, и она начинает расти, превращается в человека, потом во вселенную…

Подумать только — все писатели! Но не надо обращать на эти начинания слишком много внимания, дорогой читатель, — привидения всегда несут вздор и тщатся сделать из мухи слона.

Геннадий помолчал, потрясся, а потом как вдруг брякнул:

— Зачем ты убил меня? Убить человека — убить вселенную.

Вот видишь, читатель, — все вздор! И я проигнорировал это пустое восклицание. Я понимал, что Геннадий явился сюда неспроста и — как раз вовремя. Я ждал — что он еще скажет?

— Из-за тебя я не закончил исследование о полихронотопе, — сказал он со слезой.

Вы слышите, читатель? — «полихронотопе»! — что-то новенькое. Но, обратим внимание, до чего же глумливое привидение попалось — со всяким другим можно было бы серьезно поговорить, узнать тайны судьбы, а это завело о каком-то неоконченном полихренотопе — да кончаешь ли ты вообще что-нибудь, бесконечно-безъяикий сексуально-математический ужас, расслабленный призрак дурного конца без начала? Видимо — нет! Я взял