Побег - Олег Викторович Давыдов

и разбит. Хотелось спать. я разделся, но не успел еще лечь, как раздался звонок телефона. Я посмотрел на часы — семь утра! — рановато стали трезвонить. Но все-таки взял трубку:

— Алло? (Читатель, я не мог понять, кто это звонит: заплаканный женский голос.) Нет, не узнаю. Кто умер? Лика? — вот теперь узнал. Но кто же умер?

— Да дядя Саша, дядя мой.

— О господи.

— Ты можешь приехать? — спросила Лика.

Я мялся. Не люблю мертвецов! Участвовать в похоронах, видеть черное, переносить эти ужасающие запахи — помесь елки с формалином — увольте. Я так и сказал: «Лика, давай увидимся, давай поговорим, но… понимаешь, не могу…» Ведь так понятно, — думал я, — что ей надо со мной просто поговорить. Поговорить — вот чего тебе нужно, разве я не знаю? И разве я не прав? Похороны, надо вам сказать, это такое мероприятие, когда люди особенно интенсивно общаются. Открытый гроб дает повод выражать такие чувства, которые обычно скрывают. Открытый гроб — это открытая рана, из которой потоком хлещет кровь. Здесь кровь идет, прямо сказать, горлом, и на вас выплескивается, вместе со скорбью, нечто сокровенное — то, что до времени тщательно сберегается от чужих глаз.

Меня, конечно, очень интересовали эти тайны, но совсем не хотелось видеть мертвое тело. И без того уже во мраке одиноких ночей уготовано мне этой смертью бесконечное собеседование с покойным — я остро почувствовал это! — так уж лучше не знать и не видеть, как выглядел он на смертном одре; не догадываться даже, какова была его последняя мысль, что он в конце концов представлял собой, что унес, что оставил, чем стал. Пусть приходит молча эта тень — пусть приходит, но ничего не говорит о своих страданиях. Я как-нибудь уж сам вложу в ее бесплотные уста то, что мне больше будет подходить. А вот с Ликой поговорить надо, — так думал я, слушая сквозь помехи телефонной сети ее тихие всхлипывания.

— Лика, ты слышишь меня? — давай завтра в три часа…

— Завтра похороны.

— Ну, послезавтра.

— Лучше, сегодня.

— Ладно, давай — через час у Пушкина.

Фото Александра Калиона

* * *

Все — до свиданья, любезный читатель, — до свидания месяца через два или три. Через два-три месяца встретимся снова на этих страницах, — на страницах романа под названием «Побег».

КОНЕЦ ЧАСТИ ВТОРОЙ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

 Против Астрологов

Рукопись романа Побег

Увы, читатель! — оказывается, нет ничего невозможного и можно ждать от окружающего каких угодно каверз. Люди часто плачутся, мол, то невозможно и это… О, неразумные! — да если б все было возможно, разве можно было бы существовать? Возможность всего — дикий хаос, а мы, слава богу, живем в уютном мире запретов и ограничений.

Может ли бог создать камень, который сам не может поднять? Читатель, только такие камни он и создает, а камень, который можно поднять, создаст и человек. Но тогда бог не всемогущ?! Ну так что ж? — ведь зато он предпочитает быть. Право, кому оно нужно, такое всемогущество, которое даже не бытийствует? — небывалое всемогущество! Бог, он пусть себе создает, а для поднимания камней у нас найдутся атлеты.

Возьмите вот хоть мой волюнтаризм, попытку мою произвольно решать, где сон, а где явь. Она, эта попытка, как видите, ни к чему хорошему не привела — мои волевые решения были таким же сном, как и все остальное. Сном в оболочке сна, внутри которой снилось. Безумным Декартовым мнением (лучше сказать: самомнением), что бог не обманщик. Бог-то, может, и не обманщик, однако он создал нас легко поддающимися на обман. Слишком легковесный камень он почему-то создал (или, наоборот, тяжеловесный — такая, бля, путаница!), — камень, который с легкостью может поднять. И если на вопрос: «Может ли бог создать существо, сознательно желающее зла?» — богоподобный Декарт отвечает: «Теперь уже нет», — то ведь это всего лишь повторение его волевого решения, что бог не обманщик. Ибо зачем ему, богу Декарта (Декарту), такое злое существо, столь неподъемный камень, если уже создано существо, которое всегда обманет само себя.

Нет, читатели, нет! — бог не такой дурак: он не стал создавать существо, сознательно желающее зла, — он создал существо, желающее зла бессознательно. И тем самым запутал нас к чертовой матери. Зачем, спрашивается, ему теперь камень, который он сам же не сможет поднять? Э, да что там! — бог, конечно, может все, он может и не считаться с нашей убогой логикой, но зачем? Для чего, — подумал (наверное) он, — ограничивать свое всемогущество пусть даже и не существующим законом противоречия?..

Короче, из этой части вы узнаете, что я отказался от мысли произвольно решать: что бред — что реальность, что истина — что ложь, что добро, а что зло… Ведь именно на пути этих волевых решений проще всего обмануться. Это, пожалуй, и значит, что я решил все-таки стать богом.

* * *

В эту рань мы с Ликой шли по улице, и она говорила, вытирая слезы платочком:

— С тех пор как умер мой отец, у меня никого не осталось дороже дяди Саши. Я ведь не люблю маму, — добавила она, всхлипнув, — да и ей тоже нет до меня дела. Она всю жизнь занята только собой. А дядя Саша всегда возился со мной и…

Тут Лика разрыдалась. Я знал, что она жила у Смирнова, и, успокаивая ее, думал о том, что все это довольно странно. Все-таки очень странное семейство. Согласитесь, читатель, до крайности странное.

Усталость и недосып черствят человека. Помню, я подумал, что уж слишком часто приходится мне успокаивать Лику. Помню свое безразличие, вялость в тот момент. Помню, как я стоял, и мысли медленно перекатывались в голове, а я вовсе даже и не интересовался ими. Непонятное состояние, но со мною бывает. В подобных случаях лучше всего отдаться течению — обязательно где-нибудь выплывешь, вынырнешь где-нибудь со свежей головой, в отличном настроении и обновленный.

Но сейчас я должен был успокаивать Лику, а ведь если не знаешь, как это сделать, лучше всего задавать вопросы — то есть заставить ее саму разговориться. Она будет говорить, я — в такт