Южный горизонт (повести и рассказы) - Оразбек Сарсенбаев

твой черед, шалопай! Когда приведешь свою красавицу?" Он и сам был непрочь жениться, и, взбудораженный свадебным торжеством, решил при первом же подходящем случае откровенно поговорить с Шрынгуль. И вот такой случай теперь подвернулся. Но как расскажешь о своем сокровенном желании? Он растерянно, беспомощно смотрел на ее пылавшие щеки. Господи, какой он мямля, бестолочь, если до сих пор ни разу не обнял ее за тонкую, хрупкую талию. Все его существо сейчас охватило одно неотступное, нестерпимое желание — прильнуть к ее полным, трепетным губам… И больше ничего, ничего… От одной этой мысли, от одного сознания, что это вполне возможно, доступно, ему становилось жарко, перехватывало дыхание, тяжело билось сердце… А ведь он не был зеленым юнцом. Студент четвертого курса вовсе не избегал красивых девушек. Помнится, когда со строительным отрядом ездил на целину, столкнулся как-то в тамбуре с одной смазливой бойкой девчонкой и всю дорогу с ней целовался, обнимался, еще не успев даже толком познакомиться. Но… то совсем другое! С Шрынгуль он так не посмеет. С ней он почему-то теряет всякую волю и мужество. Даже "греховные" мысли от себя старается отогнать.

Здесь, под цветущей джидой, он и вовсе не находил себе места, голова кружилась не то от медово-сладких запахов цветов, не то от любовного жара, бродившего в жилах.

Шрынгуль молчала. Иногда, встрепенувшись, всматривалась вдаль, точно в ожидании кого-то или чего-то. Наконец, он не выдержал и, решившись, схватил ее за локоть. Она замерла, затаив дыхание. А он, едва сдерживая неведомую сладостную дрожь, все гладил и гладил ее обмякшую обнаженную руку… Шрынгуль чуть подалась к нему, но у Абсаттара словно отнялся язык.

Он не знал, не чувствовал, сколько прошло времени. Вдруг девушка резко вскочила, с досадой оттолкнув его руку, оправила платье, отряхнула подол. Между сросшихся бровей легла складка. Он знал: эта складка появлялась, когда Шрынгуль была чем-нибудь недовольна. Но он не понял решительной перемены в настроении любимой. Опять завелся, заговорил о том, о сем, даже пытался шутить, но Шрынгуль была задумчива и грустна. Он, однако, не особенно расстраивался: крутые перепады в ее душевном состоянии случались и раньше. Они расстались, договорившись встретиться вечером за аулом. На свидание Шрынгуль не пришла, а утром он уехал в город, в институт.

Через полмесяца его настигла черная весть. Какой-то лихой шофер силком увез Шрынгуль к себе, но вслед бросились братья и доставили девушку благополучно домой. Потом в районном центре при всем честном народе состоялся суд, и шофера-насильника приговорили к трем годам заключения. Опозоренная, униженная Шрынгуль в отчем доме оплакивала свою судьбу…

Отчаяние захлестнуло его. Трое суток, точно окаменев, лежал он в общежитии. Тщетно пытались его утешить друзья. На четвертый день он отправился в пивнушку на Новом рынке и напился до одури. Но этого ему показалось мало. Он вышел на улицу, начал приставать к прохожим, затеял драку. Ночью, весь в синяках и ссадинах вернулся в общежитие, набросился на приятелей: "Где вы только шляетесь, придурки, когда меня уличная шантрапа избивает?"

Эх, молодость, молодость! Вспомнишь твои бесшабашные похождения, и на душе вроде бы светлеет, и улыбнешься невольно. Кто поверит, что он, теперь член бюро райкома, начальник сельхозуправления, солидный, степенный мужчина, когда-то дебоширил, яростно бился в уличной драке? И за что? Из-за обманутой любви! Эхе, не зря, видать, вздыхали в старину: "Где вы, мои шальные двадцать пять?!" Да-да… вздыхай, не вздыхай, — тех лет уже не вернешь. Едва до половины четвертого десятка дошел, а виски уже посеребрились. Дни проходят в сплошных заботах. Нет, он не относит себя к напористым карьеристам, однако всегда старается быть в деле предельно честным и добросовестным, не ударить лицом в грязь. Даже семье уделяет мало внимания, с родными, близкими еле-еле поддерживает связь. Одно у него на уме и на устах: "Работа, работа…" Иногда, бывает, собираются сослуживцы по поводу какого-нибудь торжества, начинают рассказывать что-нибудь забавное из своей жизни, а он не участвует в таких беседах, молча сидит в сторонке. И совсем не потому, что ему нечего вспомнить, просто опасается разбудить, растревожить затаенное, сокровенное в сердце. Да и не к лицу, пожалуй, в его положении смешить праздный люд россказнями о приключениях и похождениях юности…

Самое большое горе со временем забывается. И он тогда думал, что навсегда забыл Шрынгуль, охладел к ней, вырвал из сердца. Напрасно так думал… Приехал на летние каникулы в аул, раза два случайно увидел ее, странно притихшую, печальную, и вновь все в нем всколыхнулось. Наконец, не выдержал, сам пошел к ней в школу. Долго разговаривали в тот день они наедине в большом, непривычно пустом классе. Долго плакала Шрынгуль, про невинность и чистоту свою говорила, а потом вдруг кинулась на шею джигита, обвила его белыми руками, и, задыхаясь, прошептала: "Одного тебя люблю, милый мой, желанный мой…" И разомлел Абсаттар от этих слов и объятий. Прижал ее к груди, шелковистые волосы погладил, утешить попытался. Но вновь подвела его проклятая робость, опять не осмелился коснуться призывно пылавших алых губ и от счастья, от острой жалости и собственного великодушия сам расчувствовался и прослезился… Да-а, уж кого-кого, а Шрынгуль он любил, любил беззаветно, пылко. Что там говорить… Вскоре после того состоялась их свадьба.

Он живо помнит ту душную летнюю ночь. Уже были совершены все обряды. Невесту вывели из-за шелкового полога, благословили их брак, и расторопные тетушки постелили брачную постель в отведенной для молодых комнате. Шрынгуль возилась в углу, шурша одеждой. Он растерянно топтался у порога, все еще в своем свадебном костюме. Потом она подошла к нему, раскрасневшаяся, горячая, в чем-то белом, длинном, прижалась, подставляя полные, жадные губы.

— Ну чего же ты… что ты… ягненок мой, миленький, — шептала она. — Ну, пойдем же…

Он ошалел тогда от любви. Осунулся. Похудел. Он упивался неожиданно обрушившимся на него счастьем. До самой осени длились эти сладостные, хмельные дни и ночи. Осенью он уехал заканчивать институт.

Через год Абсаттар вернулся дипломированным зоотехником. Отец с радостью принял его в свой колхоз, делился опытом, учил непростому искусству руководить хозяйством. Дельным человеком был его отец, большим почетом среди аулчан пользовался. Да только младшего сына в люди вывел, как погиб в глупой автомобильной аварии. Абсаттар с головой окунулся в бесконечную колхозную работу и за несколько месяцев вполне освоился в своей новой должности. Но тут пришла пора служить. После октябрьских торжеств родные и близкие проводили его в армию. Среди провожавших была, конечно, и Шрынгуль.

Там, за границей,