Моя бесстрашная героиня - Владимир Абрамович Цесис

– Но что делать, если боль вернется? – спросил я.

– Это не проблема, – ответил он с участием. – Мой ординатор выпишет вам морфин в таблетках, и она сможет принимать его, если боль вернётся.

– Без 10 % титрования?

– Без.

– В таком случае я ничего не понимаю. Когда моя жена получала морфин внутривенно, ей повышали дозу смехотворно медленно, а теперь, когда она будет дома и за ней не будут наблюдать, как в больнице, она может принимать его без ограничений?

– Видите ли, после кризиса, связанного с опиатами, государственные учреждения требуют, чтобы мы контролировали дозировку морфина, как мы это делали в случае с вашей женой. Я понимаю, о чем вы говорите. Вы правы: когда препарат принимается орально, мы не контролируем дозировку. Правила устанавливаем не мы, а медицинские власти, а мы должны их соблюдать, – ответил врач, подтверждая роль бюрократии в медицинской практике.

Поздно утром мы вернулись домой. Нигде так не хорошо, как дома. Через пару часов боль Марины утихла вовсе. Ей везло в том смысле, что, несмотря на бесчисленные метастазы в костях, которые потенциально способны могут причинять невыносимую боль, каким-то чудом они никогда ее не беспокоили и, действительно, ее боль явно относилась к категории функциональных болей. Мы так никогда и не заказали морфин в аптеке, и не только потому, что в нем больше не было необходимости, а еще потому, что Марина ужасно боялась стать зависимой от опиатов.

Травма ночью и неожиданное открытие

Это было ночью в конце июля 2018 года, когда я услышал доносившийся из ванной жуткий грохот, за чем последовал пронзительный крик. Я побежал на звуки в ванную и увидел лежащую на полу стонущую Марину. Включив свет, я увидел, что ее рот и нос были в крови. К счастью, Марина была в сознании, и, как мне показалось, ничего не было сломано. Увидев меня, она протянула мне руку, чтобы я помог ей встать. Поднявшись, она отпустила меня, и, опираясь на стену, сама дошла до кровати, легла и попросила воды. Сделав пару глотков, она объяснила мне, что произошло. Посреди ночи она вошла в ванную, которая была слабо освещена проникавшим через окна уличным светом. Не подозревая, что раздвижные дверцы душа были открыты, выходя из ванны она хотела на них опереться. Протянув руку и не найдя опоры, она рухнула на пол.

Я осмотрел Марину, и, к своему удовлетворению, не нашел никаких повреждений. Когда я предложил ей, чтобы ее осмотрели в ER, она отказалась, сказав, что хорошо себя чувствует и очень хочет спать. Вскоре, когда она заснула, ее дыхание стало спокойным и ровным.

Только на следующий день мы узнали о последствиях падения. Марина не повредила ни костей, ни мышц, но все ее тело было в кровоподтеках, и не только из-за падения, но и потому, что она уже много лет ежедневно получала инъекции препарата Lovenox для разжижения крови. Чтобы уменьшить побочные эффекты химиотерапии, она сама колола его в переднюю стенку живота два раза в день. Весь следующий месяц Марина выглядела ужасающе. Если она легко могла спрятать одеждой синяки на теле, то синяки вокруг глаз и на щеках сделали ее похожей на енота.

Через пару дней мы пошли на очередной прием к доктору Миллер. При виде Марины она от удивления всплеснула руками, и, выразив искреннее сочувствие, «на всякий случай» отправила ее на МРТ.

Когда через 10 дней мы снова пришли к онкологу на прием, она, не говоря ни слова, протянула нам результаты МРТ. Описание было длинным и содержало тревожные термины, один из которых я ошибочно прочитал как leptomeningitis. Окончание – itis должно было означать наличие воспаления. Присутствие неспецифического воспаления – обычная вещь в любой части тела, и если оно несимптоматично, то вряд ли оно имеет какое-то значение. По этой причине я не придал ему особого значения. Позже я узнал, что по причине моего неведения в неврологической терминологии я принял термин «leptomeninginigomatosis» за «leptomeningitis». Как я узнал позже, термин leptomeninginigomatosis говорил о наличии опухолевого процесса в мозгу, чего я не мог знать. Хоть я и прочел результаты неправильно, тем не менее они меня очень взволновали, и я спросил доктора, что она думает по поводу результата МРТ.

– Все, что я могу сказать, это что на основании результата этого теста я не буду ничего менять в моем плане лечения. Мы будем продолжать нынешнее лечение, – ответила она.

– Но что означают находки, указанные в описании исследования, доктор Миллер? Замечаете ли вы что-то угрожающее в снимках ее мозга? – продолжал спрашивать я.

– Давайте подождем пару месяцев, и тогда повторим МРТ. Тогда мы сравним снимки и будем знать, происходит ли что серьёзное в головном мозгу у Марины. Но тем временем не забывайте, что она неплохо отвечает на химиотерапию, которая благотворно воздействует на все метастазы – ответила доктор.

Возможно, если бы я продолжал задавать вопросы, я еще тогда мог бы узнать крайне неприятную новость, но, как я понял месяцы спустя, врач, видимо – такова моя догадка, поскольку мне было трудно понять уклончивые ответы доктора Миллер, – не желала быть вестником дурных вестей и не хотела без необходимости расстраивать меня и мою жену. Как бы там ни было, я тогда не смог понять, что у Марины в мозгу появились раковые метастазы. Только значительно позже я узнал, о чем говорило в тот день описание МРТ головного мозга Марины.

Рак с метастазами – заболевание, трудно поддающееся лечению, и для его лечения существуют разные методики. С тех пор как Марина заболела, я прочел обширную литературу о лечении рака, но теория – это одно, а применять ее на практике – совсем другое. Так как я был дилетантом в области онкологии, я был уверен, что мое вмешательство в процесс лечения может только привести к нежелательным результатам. Я был знаком с описанием лекарств, но не знал, как они применяются, поэтому каждый раз, когда Марине назначали новую химиотерапию, я не знал, насколько эффективной она окажется и каких побочных эффектов от нее можно ожидать. Если в своей сфере, в области педиатрии, я не сомневался в выборе того или иного лекарства для разных заболеваний, то в сфере онкологии мои знания, какое лекарство применять при каком виде патологии и на какой стадии, были недостаточными для определенных решений. Из-за нехватки знаний