"Москва" над Берлином - Борис Николаевич Масленников

мне жизнь парашют, а она мне — двадцать литров самогона. Бидон целый, да еще четверть — три литра — в придачу. Погрузили мы все это в кузов машины, пожелал я этой тетке на прощанье всего хорошего, дескать, носи шелковые платья из авиационного материала, помни доброту летчиков и — поехали мы к месту назначения, в свой, значит, полк.　

Приезжаем на аэродром, к штабу полка — он в землянке размещался. И сразу же, как только я вылез из кузова ЗИСа — Миша что-то немного замешкался — меня друзья полковые окружили:　

— Смотрите-ка, Леха вернулся!.. Господи боже мой!..　

А меня уважали в полку, это я вам честно скажу.　

…Целая небольшая толкучка организовалась возле штаба, в центре которой — я и Миша Демарев. Но мы-то должны официально начальству полковому доложить о всех передрягах, коснувшихся нас в этом боевом вылете. Поэтому «церемониал» встречи пришлось временно прервать.　

Заходим в штаб. Там — майор Дорохов — командир полка, товарищ Калиниченко, еще кто-то из полкового начальства.　

Обрадовались, похоже, что мы вернулись. Пожали нам руки, по плечам похлопали: молодцы, мол, сколько всего вам пережить пришлось… Слава богу, что хоть живыми возвратились… Давайте докладывайте, что с вами стряслось…　

Калиниченко сразу — чисто по офицерскому кодексу, что ли, вернее, строго придерживаясь субординационных правил, Мише Демареву, как офицеру, старшему из нас двоих по званию, — предложил:　

— Вы докладывайте!　

А тот ничего доложить не может, потому что говорить не в состоянии: у него же все лицо разбито, рот еле-еле — не открывается даже — ну, чуть-чуть приоткрывается.　

А что получилось-то с ним, с Мишей Демаревым? Уже потом, когда ему рот можно стало открывать, он поведал об этом.　

…В нижнем люке кабины штурмана самолета Ил-4 смонтирована металлическая пята прицела. Это такое устройство, которое служит для установки бомбардировочного прицела так, чтобы нижняя его оптическая часть — головка прицела — выходила наружу, наподобие перископа подводной лодки наоборот: перископ выдвигается вверх из рубки подводной лодки выше уровня воды, а головка прицела — вниз из кабины штурмана; через перископ обозревается все, что видится выше подводной лодки, а через бомбардировочный прицел — все то, что находится ниже самолета.　

Так вот, когда Миша торопился покинуть через нижний люк своей кабины беспорядочно рушившийся вниз самолет, его физиономия «случайно коснулась» этой самой пяты прицела. Да так «коснулась», что на ней — на Мишиной физиономии — живого места не осталось.　

Ну мог ли Миша в таком виде что-нибудь докладывать? Конечно, не мог. А я — как свежий огурчик. Хоть бы что. Да еще перед тем, как от Тулы до Волынцево ехать, к этому самогону, что в четверти, разочек приложился… Так что у меня язык развязался — будь здоров!　

Поэтому я и докладываю. О том, что было с экипажем. В деталях. И, между прочим, говорю, что, возможно, стрелок получил тяжелую травму по вине парашютоукладчиков.　

Дорохов и Калиниченко удивились:

— Как это? Почему?　

— Какие-то точки-дырки на куполе парашюта Валитова оказались, — объясняю, — можете сами убедиться, мы его к парашютистам доставили. С таким куполом разве возможно было нормально приземлиться?　

— Немедленно вызвать сюда парашютоукладчиков! — командует Калиниченко. А сам так это, с издевкой, медовым голоском спрашивает:　

— Товарищ сержант, а вы не видели ночного истребителя противника в том районе, где самолет ваш упал?　

— Нет, — отвечаю я с издевкой в голосе: раз он с издевкой, то и я тоже, — нет, товарищ майор, не видел я ночного истребителя противника в том районе, где самолет наш упал. Потому что ему — ночному истребителю противника — от линии фронта нужно было лететь до этого района ой- ой-ой сколько — горючего не хватит.　

— А как же так получается: экипаж Талалаева видел ночной истребитель. И стрелял по нему стрелок-радист экипажа Буссель… А вы не видели…　

— Как стрелял, где стрелял, по кому стрелял? — удивился я.　

Дорохов вмешался:　

— Вызвать экипаж Талалаева!　

…Прибывает этот экипаж — сам Талалаев, штурман Иван Пермяков, стрелок-радист Буссель. Я спрашиваю у Бусселя:　

— Слушай, где ты видел этот ночной истребитель?　

— Так ведь мы тоже за вами развернулись, — отвечает.　

— Вы пошли домой и мы пошли. Так командир решил. И вдруг сверху, слева от меня — справа по полету — увидел я мигающие фары истребителя. И по нему, по этим фарам врезал из своего УБТ.　

— Сколько очередей давал? — интересуюсь.　

— Одну очередь…　

Буссель-то всего одну очередь из своего УБТ рванул, и попал по единственному работающему левому мотору нашего самолета. Самолет Талалаева, верно, в темноте вперед проскочил — мы ж на одном моторе еле тащились. Буссель-то и увидел огоньки выхлопных газов из патрубков этого одного работающего мотора, они — ого! — как светятся в темноте, принял их, очевидно, за мигание фар немецкого истребителя. Хотя непонятно: какой же нормальный летчик-истребитель перед ночной атакой бомбардировщика противника додумается включать и выключать фары своего самолета?.. По этим огонькам Буссель и врезал… Вот в этот момент я тогда и услышал истошный вопль своего командира: «Пры-ы-га-а-а-й, Мишка! Пры-ы-га-а-ай!..»　

Да… Опять объясняю этому Калиниченко, дескать, не мог я ночью в этом районе видеть черную кошку, которой там не было. А если бы, вопреки логике, барражировал там вражеский истребитель, то все равно я его видеть не мог: я ж на рации, на передачу работал. А в турели, под колпаком нашей кабины, Валитов стоял. Но если бы он видел — немедленно бы мне сказал как и что, да и сам бы стрелял. Правда, спросить его сейчас нельзя, в госпитале он…　

И вдруг, в это время, в комнату, где «расследование» происходит, врывается начальник парашютно-укладочной службы полка с валитовским парашютом под мышкой одной руки и с чехлом этого же парашюта в другой. Пожилой такой товарищ, заслуженный старшина сверхсрочной службы, из тех старшин, на которых вся Красная Армия тогда держалась. На его гимнастерке — значок такой, в виде парашютика, на подвеске которого указано, что много-много парашютных прыжков он совершил. Авторитетный человек, в общем. В те времена неавторитетных старшин сверхсрочной службы в армии не было.　

Так вот, врывается этот авторитетный старшина и, с разрешения начальства, заявляет, обращаясь к нам:　

— Дорогие мои, так вас же сбили!..

— Как — нас сбили, кто нас сбил?! — спрашиваю я. Миша- то молчит, только глаза у него на лоб полезли от такого заявления.　

— А очень просто…　

И показывает: в парашютном чехле дыра такая, что три пальца в нее входит. И в куполе парашюта такого размера дыры имеются. Получается, значит, что пуля крупнокалиберного