Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

Накануне освобождения Киева Олендер был на левобережье Днепра вместе с Эренбургом, впоследствии тепло написавшим о нем:

Когда военный корреспондент — писатель, прозаик или поэт, он невольно думает не о самом событии, но о его участниках. Корреспондент «Красной звезды» Олендер страстно любил поэзию. Я помню, как в приднепровском селе он читал мне стихи... Это был человек с большой военной культурой. Он видел в войне творчество, он прислушивался к дерзаниям, рутину он ненавидел и в поэзии, и в тактике. Он был фанатичным тружеником. Его статьи, подписанные псевдонимом полковника Донского, помогли многим молодым командирам разобраться в наступлении. Без малого три года проработал, точнее, провоевал Олендер, прошел с армией от Сталинграда до Западной Украины и погиб как солдат, от пули[435].

У Авдеенко и Олендера в зачине сказано, что убитые в Бабьем Яру — это «евреи, коммунисты и работники ряда советских учреждений». После чего они сразу же переключаются на трагическую историю семьи Сергея Ивановича Луценко, сторожа Лукьяновского еврейского кладбища и свидетеля поневоле всего того расстрельного кошмара, что происходил буквально на глазах у него и его семьи. Сам рассказ — именно об этой семье, а не о том ужасе, который эта семья видела почти каждый день. Такой сюжет легитимен, конечно, но для монопольного раскрытия обозначенной в заглавии темы — Бабьего Яра — явно не представителен и поэтому лжив.

Большая ложь не обходится без тучи маленьких неувязок. Тут и похороны дочери и внуков сторожа, как бы отложенные до прихода журналистов, — спустя недели после убийства! Тут и их могилы, выкопанные на Еврейском кладбище: должность сторожа на этом кладбище все же не открывала перед ним никаких галахических возможностей, даже если б сторож полагал, что евреев в Киеве больше нет и никогда не будет. Тут и фосфорные (sic!) костры, и пятитонки (sic!) для перевозки одежды расстрелянных в четырехэтажную школу № 38 на Некрасовской улице, и — перл-чемпион — сам овраг, сам Бабий Яр, засыпанный почти до краев свежим песком!

Но ведь Авдеенко и Олендер наверняка и сами побывали в Бабьем Яру! Так неужели золотой песок — только ради красного словца?

Завершается их очерк так:

По пологому скату спускаемся на дно Бабьего Яра. На золотом влажном песке отпечатаны чьи-то следы. Идем по следу, а идти жутко, кажется, кости хрустят под сапогами, говорят, что немцы сожгли свыше ста тысяч трупов. Но, вероятно, не меньше еще здесь закопано.

Через века не забудется кровавая плаха Бабьего Яра и воровская малина в школе №38 — две стороны одной медали немецких выродков. Всей своей черной кровью они не смоют праведную кровь киевлян.

Очерки Кригера и Авдеенко с Олендером — самые ранние публикации, написанные после освобождения и специально посвященные Бабьему Яру. Но какие же они разные, просто полярные!

Первый — отличная журналистская работа, без внутреннего цензора в душе. Второй — чуть ли не основоположник главпуровской традиции Большой Кривды о Бабьем Яре, уже осознанной, но еще не сформулированной самим Главпуром.

Опытные пропагандисты, советские журналисты загодя уловили направление ветра и предвосхитили нормативы дальнейшего ужесточения государственной политики при обозначении евреев в официальных советских документах, состоявшегося как раз на стыке 1943 и 1944 годов[436].

А вот один из первых — ставший классическим! — образчик этой политики: эволюция соответствующего фрагмента из заявления ЧГК «О разрушениях и зверствах, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в городе Киеве»:

Гитлеровские бандиты согнали 29 сентября 1941 года на угол улиц Мельникова и Дегтяревской тысячи мирных советских граждан. Собравшихся палачи повели к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли. Проживающие вблизи Бабьего Яра граждане Н.Ф. Петренко и Н.Т. Горбачева рассказали о том, что они видели, как немцы бросали в овраг грудных детей и закапывали их живыми вместе с убитыми и ранеными родителями. «Было заметно, как слой земли шевелился от движения еще живых людей». В 1943 году, чувствуя непрочность своего положения в Киеве, оккупанты, стремясь скрыть следы своих преступлений, раскапывали могилы своих жертв и сжигали их[437].

Вот как саму эту мутацию, растянувшуюся аж на два месяца, описывает военный журналист Лев Александрович Безыменский (1920-2007):

Декабрь 1943 года. Был готов первый проект сообщения ЧГК, распространенный среди ее членов. В проекте содержался следующий, вполне адекватно отражавший реальные события абзац:

«Гитлеровские бандиты произвели массовое зверское истребление еврейского населения. Они вывесили объявление, в котором всем евреям предлагалось явиться 29 сентября 1941 года на угол Мельниковой и Доктеревской улиц, взяв с собой документы, деньги и ценные вещи. Собравшихся евреев палачи погнали к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли».

Сохранился полный текст этого проекта, завизированный 25 декабря 1943 года. Но далее началась сложная процедура согласования. 25 декабря 1943 года председатель комиссии Н.М. Шверник направил текст в ЦК ВКП(б) на согласование. Он писал в Управление пропаганды и агитации его начальнику Г.Ф. Александрову: «Направляю Вам проект сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии о разрушениях и зверствах немецко-фашистских захватчиков в г. Киеве. Прошу дать согласие на опубликование его в печати».

Текст находился у Г. Александрова долго — до 2 февраля, после чего он вернул его Швернику с просьбой «учесть редакционные замечания в тексте». «Редакционные замечания» на первый взгляд были чисто редакционными: несколько слов вычеркнуто, несколько добавлено. Однако в результате абзац выглядел совсем по-другому.

«Гитлеровские бандиты» уже не производили «массового зверского истребления еврейского населения». Они лишь согнали «29 сентября на угол Мельниковой и Доктеревской улиц тысячи мирных советских граждан». Последние слова были вписаны рукой Александрова. Он же и вычеркивал. Дальше — в том же духе: «собравшихся евреев» упоминать не надлежало, остались лишь просто «собравшиеся». Новый текст гласил: «Гитлеровские бандиты согнали 29 сентября 1941 года на угол Мельниковой и Доктеревской улиц тысячи мирных советских граждан. Собравшихся палачи повели к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли».

Получив эту новую «версию», Шверник, понимая смысл изменений, решил застраховаться и в тот же день 2 февраля направил новый вариант (Александров правил и некоторые другие абзацы проекта) на согласование В. М. Молотову:

«Направляю Вам проект сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии о разрушениях и зверствах немецко-фашистских захватчиков в г. Киеве. Проект согласован с т. Александровым Г.Ф. Прошу дать согласие на опубликование в печати».

Согласия сразу дано не было. Молотов запросил мнение секретаря ЦК ВКП(б) А. Щербакова. Ему текст был отправлен Молотовым 10 февраля с припиской: «Прошу решить». Другими «редакторами» стали Н.С.