Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956) - Энн Аппельбаум

Ознакомительный фрагментгораздо прочнее их связей с Россией. В истории и культуре этих государств не было каких-то особенностей, обрекавших их на то, чтобы стать тоталитарными диктатурами. Более того, Западная Германия, идентичная с Восточной Германией в культурном смысле, стала либеральной демократией — как и Австрия, которая наряду с Чехословакией и Венгрией долгое время была частью империи Габсбургов.

История порой предстает чем-то неизбежным, и в десятилетия, последовавшие за насаждением коммунизма, некоторые пытались объявить такой путь Восточной Европы фатально предопределенным. Говорили, в частности, что восточная часть континента была беднее западной (несмотря на то что Германии это не касалось); что народы восточной половины были менее развиты (несмотря на то что Венгрия и Польша выглядели более передовыми в сравнении с Грецией, Испанией и Португалией); что Восточная Европа была менее индустриализированной (несмотря на то что чешские земли являлись одним из ключевых очагов европейской индустриализации). Но в перспективе 1945 года никто не мог предположить, что Венгрия с ее давними связями с германоязычной частью Европы, Польша с ее ярой антибольшевистской традицией или Восточная Германия с ее нацистским прошлым задержатся под политическим ярмом Советского Союза на полвека.

Когда эти страны попали под контроль СССР, почти никто за пределами региона не понимал, как это произошло и почему. Даже сегодня Восточную Европу нередко рассматривают сквозь призму холодной войны. Выходящие на Западе книги о послевоенной Восточной Европе, за редкими исключениями, фокусируются на противостоянии Востока и Запада, на разделении Германии («германском вопросе») или на создании НАТО и Варшавского договора[30]. Сама Ханна Арендт пренебрегала послевоенной историей Восточной Европой как малоинтересной: «Дело выглядело так, будто бы русские правители в неимоверной спешке воспроизвели здесь все стадии Октябрьской революции вплоть до установления тоталитарной диктатуры; следовательно, мы имеем дело с историей хотя и невыразимо ужасной, но не слишком интересной и вполне типовой»[31].

Но Арендт ошиблась: в Восточной Европе «русским правителям» не удалось пройти все стадии Октябрьской революции. Они применяли лишь те технологии и методики, которые, по их мнению, имели шансы на успех, и разрушали только те институты, без уничтожения которых было просто не обойтись. Именно по этой причине послевоенная история Восточной Европы столь интересна: она способна рассказать о тоталитарном сознании, советских приоритетах и советском мышлении гораздо больше, чем любое исследование истории СССР. Что еще важнее, изучение региона весьма поучительно в плане того, как люди реагируют на насаждение тоталитаризма; ни одна страна, взятая в отдельности, не способна дать столь же богатый материал по этой теме.

В последние годы с этими истинами согласились многие ученые. За два десятилетия, прошедшие после крушения коммунизма и открытия центральноевропейских, немецких и российских архивов, региону посвятили необозримый массив академических трудов. Особенно тщательно, по крайней мере в англоязычном мире, были описаны материальные и духовные последствия Второй мировой войны — прежде всего в работах Яна Гросса, Тимоти Снайдера и Брэдли Эбрамса, а также история проходивших в регионе этнических чисток[32]. Еще более всесторонне изучалось участие Восточной Европы в международной политике. Целые институты посвятили себя исследованию причин и истоков холодной войны и советско-американского противостояния[33]. Затрагивая эти темы, я вполне могла довольствоваться вторичными источниками.

Сказанное верно и в отношении политической истории Восточной Европы, в новую интерпретацию которой огромный вклад внесли ставшие доступными архивные документы на местных языках. Я старалась не повторять работу, которую уже проделали другие историки: Анджей Пачковский и Кристина Керстен, чьи публикации о вождях польских коммунистов и их спецслужбах остаются непревзойденными; Норман Наймарк, книга которого о советской оккупации Восточной Германии остается лучшей из англоязычных работ, посвященных этой теме; Петер Кенеш и Ласло Борхи, подготовившие превосходное исследование о политических махинациях в Венгрии; Брэдли Эбрамс, Мэри Хейманн и Карел Каплан, описавшие послевоенную историю Чехословакии[34]. В фокусе интересных статей и книг оказались и другие сюжеты, имеющие отношение к моей теме. В ряду лучших, снова на английском языке, я бы упомянула публикации Джона Коннелли о сталинизации университетов Восточной Европы; Кэтрин Эпштейн и Марчи Шор о взаимоотношениях коммунистов с левыми интеллектуалами; Марии Шмидт о показательных процессах; Мартина Мевиуса о национальном символизме в Венгрии; Марка Крамера о десталинизации и событиях 1956 года[35].

Обзорные и обобщающие исторические очерки, посвященные региону, встречаются гораздо реже, и не только из-за организационных сложностей. Нелегко найти историка, который владел бы тремя или четырьмя региональными языками, не говоря уже о девяти или десяти. Зачастую эта трудность преодолевается через создание антологий, и в последние годы появились по меньшей мере два прекрасных собрания этого типа: «Stalinism Revisited: The Establishment of Communist Regimes in East-Central Europe and the Dynamic of the Soviet Bloc» (New York & Budapest, 2009) под редакцией Владимира Тисману и «The Establishment of Communist Regimes in Eastern Europe, 1944–1949» (Boulder, Colo., 1997) под редакцией Нормана Наймарка и Леонида Гибианского. Но хотя оба тома содержат высококлассную подборку эссе, антологии обычно не следуют общим моделям и не делают сравнений. Поскольку я собиралась заниматься именно этим, в период работы над книгой мне пришлось положиться на помощь двух талантливых пишущих исследователей и переводчиков — Регины Возницы из Берлина и Атиллы Монга из Будапешта. В отношении польского и русского языков мне хватило собственных навыков.

Хотя об интересующем меня периоде написано очень много, здесь еще есть нерассказанные истории. Работая над книгой, я посещала архивы бывших спецслужб, включая Институт национальной памяти в Варшаве, Исторические архивы венгерского Департамента государственной безопасности в Будапеште, Федеральную комиссию по управлению архивами службы безопасности ГДР в Берлине, а также архивы правительственных ведомств, немецких академий искусств, венгерского института кинематографии, польского радио и радио ГДР. Я также использовала несколько новых, или относительно новых, собраний советских документов, касающихся той эпохи. Среди них были двухтомники «Восточная Европа в документах российских архивов, 1944–1953» и «Советский фактор в Восточной Европе, 1944–1953», а также трехтомник, посвященный советской оккупационной политике в Восточной Германии. Эти публикации, как и семитомная документальная серия, выпущенная Государственным архивом Российской Федерации, вышли в свет в Москве под российской редактурой[36]. Совместная комиссия польских и украинских историков сегодня занята сбором документов, посвященных истории взаимоотношений двух стран. Кроме того, Польский военный архив в Варшаве имеет в своих фондах большое собрание документов, скопированных в российских архивах в начале 1990-х годов. Издательство Центрально-Европейского университета в Будапеште недавно опубликовало две великолепные подборки документов, посвященных восстаниям в ГДР в 1953 году и в Венгрии в 1956 году. Наконец, множество ценных свидетельств было опубликовано на польском, венгерском и немецком