Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

Новосильский после окончания учебы в Морском кадетском корпусе принял участие в первой русской антарктической экспедиции, руководимой Ф. Ф. Беллинсгаузеном и его заместителем М. П. Лазаревым. По возвращении из экспедиции, в сентябре 1821 года, был назначен корпусным офицером в Морской кадетский корпус, где преподавал гардемаринам навигацию, астрономию и высшую математику. В феврале 1825 года выдержал в Петербургском университете установленный для гражданских чиновников экзамен и через несколько месяцев, в августе, вышел из военной службы, перевелся на работу в Министерство народного просвещения.

Ф. Ф. Беллинсгаузен

Синицын сразу по окончании Морского кадетского корпуса был назначен в него преподавателем, обучал гардемаринов навигации, астрономии, математике, механике и физике. В 1832 году Николай Иванович был назначен директором Ришельевского лицея в Одессе.

Заявление нашего героя о том, что наука в Морском кадетском корпусе «была из рук вон плоха», – чисто полемическое. Будь так, из стен этого учебного заведения не вышли бы Ф. Ф. Беллинсгаузен, М. П. Лазарев и другие. Отметим, одновременно с Далем в корпусе учился будущий адмирал П. С. Нахимов.

М. П. Лазарев

Д. И. Завалишин

Однокашником Даля был и будущий декабрист Д. И. Завалишин. Он будет осужден по I разряду и приговорен «в каторжную работу вечно». Николай I, проявив «милость», 22 августа 1826 года сократит срок каторги до 20 лет. Позднее длительность наказания уменьшат – сначала до 15 лет, затем – до 13 лет. По окончании каторги местом поселения Д. И. Завалишина определят Читу. После амнистии 1856 года декабрист останется жить в Сибири, будет заниматься общественной деятельностью и публицистикой. Он в своих статьях, публикуемых в «Морском сборнике» и «Вестнике промышленности», станет разоблачать злоупотребления местной власти, критиковать самого генерал-губернатора Восточной Сибири графа Н. Н. Муравьёва-Амурского. Граф обидится и добьется высочайшего повеления о высылке Д. И. Завалишина из Читы в Казань. Что и будет исполнено 9 февраля 1863 года (это единственный случай в истории Российской империи, когда наказанием стала высылка из Сибири в Европу). Через полгода декабрист добьется разрешения на переезд в Москву. Здесь же свои годы закончит и наш герой.

Д. И. Завалишин

Автобиография В. И. Даля, продиктованная им в 1872 году, в том же году была напечатана в журнале «Русский архив», в № 11. На эту публикацию сразу же откликнулся Д. И. Завалишин. В газете «Московские ведомости» (№ 22) бывший кадет, в частности, написал:

«…он говорит, что был произведен в мичмана после трех кампаний в “Маркизовом море”, тогда как второй поход (в нем принимал участие и Д. И. Завалишин. – Е. Н.) он совершил вовсе не в “Маркизовом море”, а в Швецию и Данию, – поход не только самый замечательный из всех, бывших в Морском корпусе, но и составляющий одно из самых любимых воспоминаний Даля». Затем автор статьи объясняет, как появилось название «Маркизово море» – в честь маркиза де Траверзе, бывшего тогда морским министром. Д. И. Завалишин писал: «…по окончании Наполеоновских войн, когда потребовались огромные расходы на другие предметы, на военные поселения, на перестройку Петербурга, на поездки на конгрессы и пр., расходы на флот значительно сократили, в чем общая тогда молва обвиняла преимущественно угодливость тогдашнего морского министра, маркиза де Траверзе, который старался даже из самого обрезанного своего бюджета представлять еще экономию <…> Вот в это время гардемарины не имели другой практики, кроме похода на корпусных судах, которые, будучи плоскодонными (чтобы могли проходить в устье Невы), осуждены были плавать только между Петербургом и Кронштадтом, почему гардемарины с досады и прозвали это пространство “Маркизовым морем”, или еще более характерно: “Маркизовой лужей”».

Д. И. Завалишин, не только прошедший курс обучения в Морском кадетском корпусе, но и потом несколько лет преподававший в нем математику и астрономию, оставил воспоминания, в которых написал:

«В Морской корпус, хотя и “шляхетный”, требовавший доказательства столбового дворянства, поступали тогда, однако же, преимущественно дети дворянства мелкопоместного, где более, нежели у кого-либо, развиты были привычки и злоупотребления крепостного права и где маленький барич, находясь постоянно среди мальчишек дворни, привык ко всякого рода своевольной расправе с ними. Вот почему иной из старших воспитанников, в то же самое время как жаловался на телесное наказание, которому подвергся от офицера, нещадно избивал какого-нибудь младшего воспитанника, особенно новичка, за то, что тот худо вычистил ему сапоги или пуговицы (на куртке) или недостаточно сбегал туда, куда его посылали. Старший дежурный по корпусу, имевший надзор над кухней, хвастался, бывало, что он “обломал” свой тесак (знак дежурного) о старшего повара (даром что старшие повара были один 14-го, а другой даже 12-го класса <по Табели о рангах>) за то, что поймал его в воровстве провизии; но это делал он не для общего улучшения стола, а чтобы заставить этого же повара сделать из той же казенной провизии завтрак для него, дежурного, и его приятелей.

Грубость нравов выражалась вообще в пристрастии к дракам, и частным, и общим; редкий выпуск не мерился с другими в общей свалке на заднем дворе, и бывало всегда много “стариков” или чугунных, которые хвастались искусством озлоблять начальников и хвастались бесчувственностью к наказаниям, подвергаясь им иногда совершенно добровольно и безвинно, только из одного молодечества».

Далее бывший кадет написал о том, что сейчас принято называть «дедовщиной»:

«Право старших воспитанников требовать различных услуг от младших… не могло не подавать повода к большим злоупотреблениям и силы, и старшинства в Морском корпусе при смешении в ротах и в камерах всех возрастов, от выпускного гардемарина, бреющего уже усы, до новичка кадетчика, нередко не достигшего еще и 10-летнего возраста. Офицеры всеми мерами старались противодействовать этому, но имели мало успеха, потому что потерпевший никогда не смел жаловаться; он знал, что тогда его стали бы преследовать все старшие воспитанники».

В то же время мемуарист отметил:

«…в тогдашнее время нигде состав офицеров не был так хорош, как в Морском корпусе, и нигде вдобавок офицеры не были так соединены и единодушны. Этому содействовали в особенности два обстоятельства: общий стол у офицеров и обычай собираться на вечерний чай у старшего дежурного офицера. Картам не было тут места, а занимались исключительно беседой и, разумеется, прежде всего событиями в корпусе и вопросами, относящимися к нему в учебном и воспитательном отношении. Тут очень свободно и