Знакомьтесь, Черчилль - Синклер Маккей

Гамильтон был в восторге от дружбы с Черчиллем. Началась эта история со времен, которые воспринимались им как золотой свет, изливавшийся с высот империи, когда перед ним, солдатом, распростерся весь огромный мир.

«В 1897 году Уинстон получил отпуск из своего 4-го Гусарского полка и сумел примкнуть к 35-му Сикхскому полку, участвовавшему в Малакандской кампании, в боях с горными племенами на северо-западной границе. Он показал себя в них очень хорошо», — писал Гамильтон в стиле, сегодня сильно напоминающем захватывающие приключенческие рассказы из викторианских журналов для мальчиков. Надо признать, этот стиль довольно умело смягчает жестокую реальность.

Во время Малакандской кампании британский гарнизон был взят в осаду в районе нынешнего Пакистана. Эта территория находилась тогда на произвольной границе между Индией, колонизированной Британией, и Афганистаном. Она должна была стать барьером от хищнических набегов русских. Все это привело к серьезному росту напряжения с местными пуштунами. Когда британские лагеря вдоль реки Малакандского перевала подверглись атаке, туда вызвали подкрепление. В одном из отрядов был молодой Черчилль.

Окруженные крутыми горами местные долины эхом отражали какофонию насильственной смерти. Тому конфликту суждено было потрясти всю северо-западную границу, особенно район Хайберского перевала. Однако в изложении Гамильтона, писавшего в стиле почтенных джентльменов, мирно беседующих за сигарой и бокалом портвейна в клубе на Пэлл-Мэлл[16], это выглядело бодрящим приключением.

«К тому времени, когда я получил командование бригадой в долине реки Бара в районе Тиры, — продолжал Гамильтон, — уже завершилась знаменитая акция на Даргайских высотах, в которой так отличились люди капитана Гордона, и мы приняли участие в том, что вежливо называли эвакуацией, но что на самом деле было “отступлением” наихудшего толка… Показательно, что Уинстон решил попробовать свои силы в этом самом опасном, неприятном и неблагодарном задании из всех на войне… Правда, ну просто курам на смех».

Одним из последствий стычек на границе стала новая волна насилия, охватившая жителей Патана. «Тем временем я сам, и буквально, и образно говоря, стоял на краю пропасти, — вспоминал Гамильтон. — Я командовал единственным формированием, оставшимся в долине. Эту длинную колонну, примерно в двадцать тысяч солдат, маршировавших в полной выкладке и с тысячами сопровождающих из лагеря по узкой дороге через вереницу глубоких оврагов, вряд ли можно было считать тактическим боевым подразделением».

Там был один «секретный укрепленный лагерь». «Назывался он Гудда Калаи, что на языке пушту означает “Логово воров”. Именно отсюда нам пришлось прикрывать бегство наших войск». По описанию Гамильтона, происходило это в непосредственных столкновениях с «головорезами», целью которых было «убить как можно больше неверных».

Вот в такой среде оказался молодой Черчилль. Кажется, сквозь витиеватости винтажного стиля Гамильтона так и слышишь его сухой смешок:

«Уинстон… не только оказал реальную помощь, но и узнал много нового о военной службе, равно как о напряженной и опасной стороне войны; о том, как уклоняться от пуль, занимать арьергардную позицию и устраивать засады; обо всем том, чему он и за много лет не научился бы, шагая на плацу и играя в поло в своем полку».

Те приграничные сражения, безусловно, были гораздо более трудными и кровавыми, чем можно предположить из отчетов генерала Гамильтона. Например, одному из ранних сражений, в котором участвовал Черчилль, предшествовала передислокация в глубокую, тихую, необычайно красивую долину. Черчилль был в составе небольшого британского оперативного отряда, намеревавшегося совершить жестокий «карательный» рейд против жителей патанской деревни, в том числе разрушить местные колодцы и башни. Жители деревни по понятным причинам решили сопротивляться. Они попрятались по склонам холмов, а затем с воинственными криками выскочили из засады. По словам Черчилля, «одному прострелили грудь, и он истекал кровью; другой лежал на спине, дергая ногами и извиваясь. Британский офицер крутился позади меня юлой с залитым кровью лицом; ему вырвало правый глаз». Затем он с тихой иронией добавил: «Да, это было то еще приключение».

Позже Гамильтону предложили должность коменданта строевой подготовки в Хайте, так что он не участвовал во Второй англо-бурской войне. Черчилль же тем временем «горел желанием увидеть настоящую службу в Египте». Он только что опубликовал свою первую книгу «История Малакандской действующей армии».

Чуть позже Черчилль написал Гамильтону, обратившись к нему словами «мой дорогой генерал»: «Мне не терпится после Египта получить какое-нибудь назначение дома, ведь я не хочу уходить из армии до тех пор, пока не закреплюсь в политике. Но вот что. Единственное, что приходит мне в голову, — это IB (Intelligence Branch — разведывательное отделение. — С. М.). У меня имеется для этого квалификация. Может, вы знаете, возможно ли это вообще? Это занятие меня интересует, и я считаю, что мог бы быть в нем полезен, ведь перо мое сильнее моего меча…»

Он добавил: «Пожалуйста, рассказывайте всем дома обо мне что-нибудь хорошее. Если бы вы зашли к моей матери — Грейт Камберленд Плейс, 35а, — она была бы очень благодарна вам за новости обо мне и рада встретить человека, который сделал мне так много добра».

Год спустя оба были в Северной Африке, и Уинстон давал своему другу «живой отчет о личном опыте борьбы с воинством дервишей», о чем мы подробнее поговорим в следующей главе.

В гражданской жизни, ближе к 1920-м, старый солдат с некоторым удивлением писал об эскапистском энтузиазме друга:

«Узнав, что Совет Лондонского зоопарка, желая сэкономить на тиграх и львах, ищет добрых граждан, согласных стать их опекунами, он предложил усыновить золотую рыбку. Ему был отправлен превосходный экземпляр, а Совету столь понравился проявленный таким образом патриотизм, что после пожертвования ему послали партию в несколько тысяч только что вылупившихся из икры золотых пятнышек, которые благополучно поселились в Чартвелл-хаусе.

Он обожает этих существ. Блаженными часами он кормит их муравьиными яйцами, которые щепотками достает из чего-то, похожего на табакерку; или манипулирует миниатюрным поршнем, благодаря которому вода автоматически накачивается из пруда и доставляется этим ничего не подозревающим усыновленным чадам будто бы из самых недр матери-земли; глядя на все это, можно подумать, что так он узнаёт всю подноготную своих рыбешек».

Черчилль был истинным сыном империи, и было бы странно, если бы он возражал против заповедей империализма. В те дни в его окружении это была огромная редкость. Черчилль считал господство Великобритании явлением естественным и таким же научным, как гравитация; так в его глазах работал мир. Не менее естественным для этого мира было то, что каждый молодой офицер должен хотеть жениться на светской красавице. Однако путь любви Уинстона Черчилля был интригующе непрост.

Влюбленный Черчилль, часть I. Памела