6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

Да, этот вопрос волнует очень сильно и меня самого. Пушки, передки, зарядные ящики имеются полностью, люди и лошади тоже, а запрячь батарею все-таки нельзя: нет конской амуниции. Наше артиллерийское ведомство не удосужилось заполнить этот пробел с 1910 года и теперь, ассигновав спешно только деньги, расхлебывать это дело предоставило всецело нам самим.

– Ничего, ваше высокоблагородие, – успокаивает меня каптенармус Малинин, доверенный мануфактурной фирмы «Привалов и Сын», – в Москве чего только нет. Поручик К. добудут.

– Эх, Василий Иванович, ведь это же не ваша мануфактура, которой хоть Волгу завалить можно. Идите-ка лучше домой, супруга-то ваша давно заждалась вас с обедом.

– Сейчас, ваше высокоблагородие, вот только повозки надо еще осмотреть, – и Малинин погружается снова в работу, затягивая ее до позднего вечера.

Дня через два купленная заведующим хозяйством батареи поручиком К. в Москве амуниция прибыла, но, конечно, далеко не полностью, и кое-как соединенная с подправленной старой, брошенной, ушедшей на фронт кадровой 6-й батареей была пригнана на лошадей.

Итак, 6-я батарея запряжена.

* * *

Взводные командиры на своих взводах, орудийные фейерверкеры у своих орудий, ездовые на местах.

– Шагом мар-рш!..

Батарея ни с места: рвутся без толку и волнуются лошади в непривычной для них новой упряжке. Ездовые, почти все никогда не ездившие в орудиях, лезут вон из кожи, и все-таки ничего не выходит. На ровном месте не могут взять лошади.

– Ездовые, слезай! Выпрягай!

– Ну, Тимофей Максимович, как нам дальше быть с этим делом?

– Времени еще много у нас, ваше высокоблагородие, все постепенно наладится.

Т. М. Галущук, подпрапорщик, назначенный в 6-ю батарею на офицерскую должность, – красивый 28-летний брюнет. Я знаю его упрямую хохлацкую натуру, а потому пользуюсь случаем, чтобы его еще подзадорить:

– Вы уверены в этом?

– Так точно, ваше высокоблагородие!

– Ну, хорошо, тогда я всецело поручаю вам это дело.

* * *

– Ваше высокоблагородие, разрешите моему сыну хотя один день побыть со мною. – Я оборачиваюсь: на меня смотрит нерешительно грустными слезящимися глазами старый еврей с длинной седой бородой. В руках мнет шапку. – Я нарочно приехал из Могилева, чтобы проститься с сыном.

– Как фамилия вашего сына?

– Расницов.

– Кузнец? Конечно, разрешаю.

Мы направляемся к кузнице, где идет спешная перековка лошадей. Молодой Геркулес кузнец Расницов, весь красный от жара, идущего от горна, и от усиленной работы, даже не поднял глаз на своего отца.

– Расницов, оставь работу, иди с отцом.

– Не время, ваше высокоблагородие, я не пойду.

А за стеной по плотно убитой земле открытого манежа стучат копыта лошадей, и слышится уже голос подпрапорщика Галущука:

– Да не тяни ее, черт!.. Не затягивай!.. Отпусти повод!..

Старый еврей молящими глазами взглянул на меня. Я пожал плечами и вышел.

* * *

– Два патрона, беглый огонь! – несется по всему казарменному двору громовой голос старшего офицера поручика Яковлева.

Слышится щелканье курков орудий и лязг металла орудийных замков. Восемь орудий, вытянутых в одну линию, окружены суетящейся орудийной прислугой.

– Смирно!..

– Ну, как идет дело?

– Слабо пока, господин капитан: главное препятствие в том, что люди никак не могут освоиться с действительной простотой работы при орудиях. Ведь в большинстве они этих орудий не видели, и им кажется, что непременно тут должно быть все очень трудным. В особенности их пугает панорама[1]: такой сложный прибор, и так проста и легка с ним работа10.

– Ваше высокоблагородие, – прибежал, запыхавшись, дежурный по батарее фейерверкер, – там какой-то полковник вас спрашивают. Вот они сами идут сюда.

– Вы командир батареи?

– Так точно, господин полковник.

– Я прибыл из Петербурга для поверки знаний призванных из запаса армии офицеров. У вас сколько таких?

– Два прапорщика, господин полковник. Только не стоит вам беспокоиться: оба они ровно ничего не знают. Один, прапорщик Никольский, обучал географии девиц в одной из московских гимназий, а другой, прапорщик Вырубов, посвятил себя всецело искусству – занят театром. Если они и знали что-либо, в чем я не сомневаюсь, то к настоящему моменту успели все основательно забыть. Необходимо некоторое время для того, чтобы они могли все это вспомнить, а также усвоить и то, чего они раньше совсем не знали.

– У вас, кажется, идут занятия при орудиях.

– Так точно, господин полковник.

– Хорошо, продолжайте: я хочу посмотреть, как они у вас производятся.

– Сорок, трубка сорок!.. – опять загремела команда поручика Яковлева.

– Вольт налево… Убирай постромки… – доносится с манежа охрипший голос подпрапорщика Галущука.

* * *

На казарменный двор вваливается последняя партия прибывших на пополнение людей. Мужчины, женщины, дети… С котомками за плечами, в руках узелки, из которых торчат углы пирогов, каравай белого хлеба и другая деревенская снедь – «гостинцы», в обилии заготовленные в дорогу уходящим на фронт близким бабьему сердцу мужьям, сыновьям и братьям.

В прибывшей партии больше всего баб. Пестрыми, яркими красками своих одеяний придают они особый художественный колорит всей прибывшей группе. Бабы одеты по-праздничному – принарядились. Между нами царит полная тишина. Испуганными, недоверчивыми глазами смотрят они на нас, офицеров, от которых зависит судьба их близких.

– В первую батарею, вторую, третью, – отмечает мелом на груди прибывших запасных солдат командующий бригадой.

– Дозвольте, ваше высокоблагородие, мне в пятую. Там у меня сродственник служит, в пятой батарее. Вместе, значит…

– Хорошо, иди в пятую.

– А мне, ваше высокоблагородие, дозвольте в третью, так что на действительной я в третьей служил, так что и теперь в третью охота.

– Иди в третью.

– В четвертую, пятую, шестую, – продолжает отмечать командующий бригадой, подходя уже к концу выстроенных в шеренгу запасных.

Разбивка окончена. Пестрая толпа засуетилась, заговорили бабы, опять котомки взвалены на плечи, и новая волна вновь прибывших вливается в казарменную жизнь, в настоящее время такую шумливую, необычайную.

* * *

Быстро проходит время, не замечаешь его. Находясь в батарее от зари до зари, с радостью наблюдаешь, как из толпы прибывших мужиков и всклокоченных, худых, голодных лошадей постепенно формируется и вырастает мощная, стройная воинская часть. Это уже не мужики – неповоротливые, медлительные, двигающиеся в развалку. Это уже настоящие солдаты, проворные, подтянутые, вежливые. У лошадей – шерсть уже блестит, углы округлились, гривы подщипаны, хвосты выровнены, лошади подобраны по выносам и по упряжкам.

Прапорщика Вырубова приказано откомандировать в штаб округа. На его место прибыл молодой, веселый прапорщик Соколовский.

* * *

Середина августа. Гудит с высокой соборной колокольни медный звон колоколов. Гудит, сзывает, возвещает жителям о торжестве, происходящем на Соборной площади, когда старый город благословляет сынов своих на