Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

III

Доктору Лёнроту. Назимова, 22 февраля (6 марта) 1847 г.

Занятый отправлением огромной корреспонденции, я могу только в коротких словах отвечать на твое прошлогоднее письмо, полученное мною в холодную январскую ночь, когда я сидел, примерзший ко льду на Енисее. Проходя молчанием это неприятное событие, спешу primo loco уведомить тебя о счастливом спасении из отечества белых медведей. Теперь я опять нахожусь в пределах Енисейского уезда, в расстоянии не более 200 верст к северу от сего знаменитого уездного города. Я вот уже несколько времени стражду упорным катаром с кашлем и другими его принадлежностями, не теряю, однако ж, духа и работаю ежедневно над енисейско-остяцким наречием, встречающимся между городами Енисейском и Туруханском. В настоящее время так называемых енисейских остяков осталось не более тысячи человек, но еще долго спустя после завоевания Сибири говорили об аринах, коттах, ассанах, маторах и других народцах, как о ветвях этого племени.

Как о замечательнейшей особенности енисейско-остяцкого языка, я должен упомянуть о том, что личные окончания глаголов почти никогда не бывают в конце, а переносятся или в начало, или в середину слова. И в именах существительных придатки (Suffixe) принимают характер предлогов (Prafixen), но как имена, так и глаголы оставляют обозначение лица, если слово начинается согласной буквой. Спорные звуки î и ê встречаются и здесь, и, сколько мне известно, произношение их нигде не имеет такой определенности, как именно в этом языке. Впрочем, изучение восточной отрасли самоедов привело меня к убеждению, что необыкновенная широта (Breite) как ê и î, так и других гласных, в сущности, зависит от непосредственно предшествующей им согласной. Впрочем, исследование енисейско-остяцкого языка я охотно предоставил бы Бергстади, но, не говоря уже о том, что сам предмет мало его интересует, я боялся за его здоровье, которое сильно пострадало во время нашего полярного путешествия. В Дудинке он пролежал больной все время, пока я ездил в Толстый Нос. Теперь, с самого начала февраля, он в Енисейске, где, вероятно, найдет и совет, и врачебную помощь.

Переходя от филологии к истории, замечу, что в Минусинском уезде Енисейской губернии есть племя, называемое койбалами, которых некоторые из старых писателей считали енисейскими остяками, другие же — самоедами. В настоящее время племя это совершенно отатарилось, но я все-таки употреблю всевозможные старания к отысканию его происхождения. С этой целью я предполагаю по последнему зимнему пути отправиться в Минусинск, куда и прошу адресовать ко мне письма в продолжение всего будущего лета.

Через год мое путешествие окончится, и тогда я, вероятно, возвращусь на некоторое время в Финляндию и займусь приведением в порядок и разработкой собранных мною материалов. Работа эта, по всей вероятности, займет меня несколько лет.

IV

Асессору Раббе. Назимова. 22 февраля (6 марта) 1847 г.

Несколько недель тому назад я проснулся утром с кашлем, колотьем и другими страданиями в груди и, несмотря на то, должен был пуститься в трудный путь. Я ехал день и ночь при холодной, ветреной погоде, простудился и с тех пор слаб, расстроен и работаю нехотя. Вот причина, почему обещанное описание путешествия не готово еще. Другая причина — это господствующая здесь стужа, от которой и чернила, и мысли превращаются в лед. Как тебе покажется — термометр в моей рабочей комнате показывает утром от -5° до 7°Р? В такой трущобе и сам нечистый не станет писать своих путевых заметок. Если б по крайней мере была хотя капля кофею, чтобы разогреть им свои окоченевшие члены, но, proh dolor![168]во время моего странствования по Туруханскому краю у меня украли весь мой запас кофею, сахару и проч. Следуя твоему медицинскому совету, во время болезни я читал «сказания мертвецов», но, сказать правду, Дон Кихот нравится мне гораздо более. На земле человеку все-таки лучше, как бы горестно ни было его положение.

Покуда я остаюсь в деревне Назимовой и по мере сил работаю над остяцким... Енисейские остяки обогатили мою филологическую сокровищницу премудрым открытием, что при спряжении глаголов личные окончания можно приставлять и к началу слова, впрочем, эта премудрость несколько для тебя неинтересна. До будущего ноября месяца я никоим образом не доберусь до Иркутска.

Ты спрашиваешь, когда я возвращусь в Финляндию? На это я могу отвечать тебе только то, что время академической службы моей окончится 10 марта 1848 года. Судя по этому, конечно, можно предполагать, что к сему времени я явлюсь в С.-Петербург с отчетом своему начальству. Но, как тебе небезызвестно, я до того сумасброден, что вдруг могу повернуть и в Китай или в какую-нибудь другую страну, в которой трудненько будет следить за мной. Не будь у меня тоски по родине, уверяю тебя, что я был бы готов провести весь свой век на Востоке.

Поклонись Рунебергу и попроси его подумать о Кучум-хане и его царстве — единственном финском царстве[169], которое когда-либо существовало. Хотя Кучум и турок, но упорство, с которым он защищал свое царство против завоевания Ермака, и личные отношения обоих героев, право, стоили бы поэтической обработки. Quantum satis![170]

V

Статскому советнику Шёгрену. Енисейск, 22 марта (3 апреля) 1847 г.

Наконец я снова дышу воздухом Енисейска, но дышу гораздо труднее прежнего. Горловые и грудные недуги, приобретенные под туруханским небом, развиваются под енисейским как нельзя лучше, может быть, вследствие самой природы их, а может быть, и от содействия суровости климата, плохого жилья и чрезмерных занятий. Я питаю, впрочем, твердую надежду, что минусинское солнце поправит мое здоровье и снова оживит истощенные силы; скверно только то, что в настоящее время года добраться до Минусинска нелегко. Дороги уже и здесь стали портиться, каковы же они в Минусинском округе! Во всяком случае я почитаю, однако ж, обязанностью выбраться из Енисейска все-таки зимним путем, потому что иначе не буду иметь никакой возможности исполнить данное мне поручение в предписанный срок. Кроме того, язык енисейских остяков собственно и не входит в круг моих исследований: он составляет особую семью, сильно уклоняющуюся от финско-самоедских языков. Для полного изучения его свойств и отношений к другим языкам потребны не месяцы, а годы; для краткого же этимологического обзора достаточно и собранных мною материалов; требовать от меня большего было бы несправедливо, тем паче что язык енисейских остяков, сверх всякого чаяния, нисколько не самоедского происхождения. Поэтому я оставляю его и отныне посвящаю все свое время только языкам самоедским. По той же причине меня