Фантазии Дарио. Тру-крайм с поразительной развязкой - Пабло Тринчия

виновным, но затем оправдали в апелляционном и кассационным судах. В отличие от других детей, которых допрашивали психологи и судьи, Соня так и не заговорила. Она никого не обвиняла и все отрицала. Изнасилования, кладбища, сатанистов – все.

Даниэла не попала под обвинение, но ей пришлось посещать встречи с психологом, который оценивал родителей, связанных с делом. Как и при работе с другими родителями, психолог намекнул, что Даниэла сможет увидеться с дочерью снова, только если признает факт насилия. Даниэла все отрицала. Массимо мог быть ужасным мужем и отсутствующим отцом, но он не делал ничего подобного с их дочерью – в этом она была уверена.

Тем временем Соня начала встречаться с Валерией Донати, которая, как и всегда, не теряла времени даром.

– Она сказала, что моя мама была плохой, потому что не защищала меня, позволяла отцу делать со мной все это, издеваться надо мной и водить на кладбища. Что моя мама прикрывала его.

Соня отрицала это как словами, так и долгим, неловким молчанием. Достаточно скоро она поняла, что психолога не устраивал ответ «со мной ничего не случилось».

Ее двоюродная сестра Кристина выдвинула несколько очень серьезных обвинений, которые требовали немедленного вмешательства. О встрече с мамой не могло быть и речи, по крайней мере, пока Соня настаивала, что с ней ничего не произошло.

– Я должна была забыть о ней… Мне не разрешали видеться с ней, пока я не расскажу им то же, что говорили другие дети.

Но Соня не сдавалась. Даже когда доктор Донати и госпожа Бенати готовили ее к осмотру у доктора Маджиони.

– Они сказали, что если она не достанет камеру, то все хорошо. Мне стоит беспокоиться, только если она будет делать фотографии, ведь это значит, что есть признаки насилия.

Это была ложь. Во время осмотра предполагаемых жертв жестокого обращения с детьми фотографии делаются обязательно, ведь впоследствии они служат как улики. Доктор сфотографировала ее интимные места и заявила, что обнаружила следы жестокого обращения. Кого волнует, что консультант на суде выразил сильные сомнения по этому поводу? Верно, никого, раз доктор Маджиони сказала, что признаки есть, – этого было достаточно.

– На каждой встрече они напоминали мне, что осмотр многое показал, поэтому молчать бесполезно. Признаки насилия были очевидны, так что никаких сомнений не оставалось. Все и так было ясно.

Мы сидели в ее доме на диване, пока Соня рассказывала эту историю. Иногда она замолкала и тихо плакала. Без всхлипов, позволяя слезам просто струиться по ее щекам.

– Я говорила им, что все это неправда. Мне было плевать, что говорили Донати и Маджиони, – со злостью сказала Кристина. Жаль, докторов это не остановило, и они стали вести себя лишь более агрессивно. – Они говорили, что я врунья и трусишка, что они знали правду… потому что другие дети уже все им рассказали. Явное и прямое психологическое насилие, вот что это было. Ну то есть она говорила с маленькой рыдающей девочкой по часу в неделю на протяжении четырех с половиной лет… И без тени сомнения продолжала давить на нее, убеждая ее в своей версии событий. Мои слова не имели никакого значения.

22 марта 2000 года, спустя полтора года после последней встречи с мамой, Соню позвали на закрытое слушание с судьей Эуфемией Милелли.

– Послушай, Соня, ты знаешь, кто я? – спросила судья.

– Да.

– Я судья. Знаешь, что мы сегодня делаем?

– Да.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Спрошу так: ты хочешь домой, к родителям?

– Да.

– К кому ты хочешь?

– К мамочке.

– У тебя хорошие воспоминания о маме?

– Да.

– Ты в этом уверена?

– Да.

– Как думаешь, Кристина рассказала правду?

– Не думаю.

– Почему? Расскажи мне.

– Потому что со мной ничего не происходило. Родители ничего со мной не делали.

– Твой папа когда-нибудь возил тебя в странные места? Необычные для детей?

– Нет.

– Нет или ты такого не помнишь?

– Нет.

И даже этого было недостаточно. Соню держали взаперти и запрещали видеться с семьей. В следующем году суд по делам несовершеннолетних в Болонье написал отчет, в котором Соню назвали «маленькой пособницей». Ее поведение признали неприемлемым, как обычно характеризовали поведение детей, выросших в мафиозных семьях. Отчаявшись, Даниэла поняла, что единственный способ снова увидеть Соню – это обратиться в социальную службу Мирандолы и заявить: «Я не могу исключить возможность того, что моя дочь подверглась сексуальному насилию».

Три года спустя им разрешили встречаться с дочерью в присутствии доктора Донати, однако встречи могли происходить лишь при определенных условиях.

– О некоторых вещах нельзя было спрашивать, словно нельзя вспоминать прошлое. Я не могла проявлять свои чувства и эмоции. Честно говоря, я боялась даже думать о чем-либо, потому что мне казалось, что они читают мои мысли. Нам нельзя было просто свободно поговорить. Это было ужасно грустно.

Маленькая девочка вела себя как чужая, видя свою мать. Соня не смотрела на нее, а на вопросы мамы отвечала односложно, словно боялась ее. Так и было. После трех лет разлуки и непрекращающихся расспросов Соня пришла к выводу, что возвращаться домой опасно. Ее заставили поверить, что мать будет торговать ею, особенно теперь, когда она повзрослела. Заплаканная женщина перед ней напомнила ей обо всей боли и одиночестве, с которыми она столкнулась. Ежемесячные встречи продолжились даже после того, как Соня переехала из центра в Форли в приемную семью.

Даниэла показала мне несколько видеозаписей их встреч под пристальным наблюдением психолога. Казалось, что чем старше становилась Соня, тем больше она замыкалась в себе. Даниэла говорила с ней, приносила ей подарки и одежду, но язык тела девочки кричал о сильном дискомфорте. Она всегда сидела, положив руки между скрещенных ног, и отвечала как можно короче. Во время их последней встречи, незадолго до восемнадцатилетия Сони, Даниэла сказала, что теперь они смогут встречаться где и когда захотят, но в ответ Соня покачала головой: «Я так не думаю». Больше они не виделись.

Вскоре после этого Даниэла Кассанелли, коллега доктора Донати из CAB, узнала, что Маурицио пришел к дому Сони и дал ей фотографию новорожденной племянницы вместе со своим номером телефона. Она сразу же сказала Соне, что фотография – подделка, жалкая попытка вернуть ее в семью, где над ней издевались, и Соне не стоит в это верить. Женщина убедила Соню выбросить фотографию и удалить номер телефона Маурицио у нее на глазах.

На то, чтобы снова решиться связаться с семьей, у Сони ушло несколько лет. Все это время она медленно приходила к осознанию, что две трети жизни прожила вдалеке