Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

12 мая. Хотелось бы писать стихи. Весна в полном разгаре. Но идут зачеты, в голове вертятся разные формулы и названия всяких допотопных животных, живших за тысячелетия до нашей эры. Я чувствую, что устала от занятий в институте и дома. Два дня пролежала в постели с температурой и теперь снова углубилась в книги. У нас сейчас ударные темпы, и ко мне приходят заниматься два отстающих студента, с которыми занимаюсь по математике и немецкому, – это моя общественная нагрузка.

14 мая. У меня сегодня странное настроение. Я не знаю, что со мной со вчерашнего вечера. До этого я усиленно занималась, чтобы сдать все зачеты раньше времени и иметь возможность 17 мая уехать в Крым. Я ждала с нетерпением дня, когда буду свободна и отдохну. Вчера вечером я сдала последний зачет по химии. Это был серьезный и важный зачет, но, главное, мне не хотелось ответить плохо Ройтеру[232]. Какое-то чувство мешало ответить посредственно. Он особенный. Ему всего 30 лет, но вместо одной ноги у него протез. Я никогда не встречала такого взгляда и улыбки. В его глазах особенная ясность, теплота, но это не значит, что он мягкий по своему характеру. Он очень требовательный, и все студенты знают, что значит плохо знать химию. Наружно он всегда спокоен, и, когда я на лекции встречаюсь с его взглядом, мне делается неудобно, потому что я чувствую, что я и все мы, здесь сидящие, много хуже, чем он. Возможно, это потому, что он слишком много перестрадал, но не ожесточился, а нравственно поднялся выше многих, от многого отрешившись. Поэтому в нем самом, как и в его глазах, просвечивает особенная чуткость и кристальность души. Мне думается, что он может понять страдания каждой человеческой души, заглянув в глубину сердца, и на все откликнуться искренно и просто. Я была рада, что сдала химию на «хорошо», и, придя домой, почувствовала, что я свободна и что мне нечего делать. И тогда вдруг мне стало скучно, тоскливо и жаль, что все зачеты сданы и не надо идти в институт.

Вечером сегодня пришли Сережа, Женя и Олесь. Они еще много зачетов не сдали. Когда я осталась одна, мне опять стало невыразимо грустно. Я свое плохое настроение объясняю тем, что у меня напряжены нервы, я утомилась, а теперь сдерживаемая усталость вылилась в тоску. Мне вспомнилось, что год тому назад, в это время, я была с Павлушей в Филармонии, слушая концерт Бетховена. А после концерта мы шли по Невскому, полные отголосками слышанных мелодий. Все казалось кругом красочно. Нева и каналы, отражающие огни города, были как будто продолжением звучащей музыки, поющих скрипок. Нам было вдвоем особенно хорошо в этот незабываемый вечер. В своем последнем письме Павлуша писал, что скоро уезжает работать в геологическую партию на Урал. Я просила его до отъезда написать мне, но письма нет, и я не знаю, где он и будет ли мне писать. А мне хотелось бы в эти дни, когда мне грустно и я волнуюсь, написать ему и сказать об этом. Только он понимает меня, и ему не показалось бы мое настроение рисовкой.

15 мая. Стоят тихие, теплые вечера, пахнущие белой акацией и распустившимися тополями. Я сижу на балконе одна, следя, как удлиняются вечерние тени и на землю сходит ночь. Ко мне подошел Боря, и мы еще долго сидели, разговаривая. У него сейчас горячее время, он кончает школу и осенью будет поступать в электротехнический техникум, а сейчас к нему приходят его товарищи, и они готовятся к экзаменам. В эту зиму я привыкла часто видеть Женю и Сережу и по-своему к ним привязана, а теперь мне странно, – они еще заняты зачетами, и я их не вижу. Недавно к Жене приезжал его отец, немец, старый горный инженер из Макеевки[233]. Женя его любит и много хорошего о нем говорит. На днях он с Женей заходил к нам и просидел у нас вечер.

Все же больше всех мне нравится Женя, это несомненно. В нем есть то, чего не хватает многим студентам, даже способным и умным: всестороннее развитие, хорошее воспитание, гибкость и тонкость ума, сложность натуры и музыка, музыка… Я люблю слушать, когда он играет. И за всем этим – сходство с Павлушей.

Когда я сидела и писала однажды за письменным столом свой дневник, папа, посмотрев на меня и улыбаясь, сказал: «Брось писать, Танюша, иди ко мне на диван, я тебе расскажу сказку, как помнишь, в детстве я часто рассказывал сказки. Был у тебя в Ленинграде любимый, хороший кафтан, но ты его прожгла, и у тебя остался один ворот, а ты цепляешься за этот ворот, стараясь его залатать, забывая, что латать-то нечего, ведь от кафтана только ворот остался. Вот ты и приставляешь к нему то Мару, то Женю, то Колю. А самое лучшее – выбрось этот кафтан, а когда-нибудь у тебя будет новый, яркий, нарядный, пестрый кафтан». Он прав. Нет у меня кафтана, один ворот остался. Но и нового нет, и такого, как старый, уже никогда не будет, – сама я уже стала не та. А старый, любимый, залатать нельзя, и мне холодно без него. Только когда много дела и моя голова занята, я не чувствую так остро этого холода.

18 мая. Завтра я уезжаю в Крым, и буду там отдыхать на берегу моря. Мне хочется, чтобы там меня никто не знал и никому не было до меня дела. Буду лазить по горам и ходить по берегу, слушая несмолкаемый шум волн. В Крыму я была маленькой, когда мне было 5 лет, и в моей памяти осталось только смутное воспоминание. Я не люблю однообразия и привычки, меня всегда тянет увидеть что-нибудь новое.

Сегодня Боря встретил Женю, и он ему передал, что вечером придет к нам с Сережей. Я рада им, все-таки я без них соскучилась. Даже и без Сережи, хотя уж очень он прозаик. Но к семье нашей так привязался, что стал совсем ее членом. Язык у него особенный, своеобразный, как и выражения, привезенные из украинской деревни и часто содержащие много юмора, и «хитрецы», и «ушлоты», как он говорит. Жизнь его достаточно потрепала в прошлом, и у него больные нервы. С