Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин

— Ничего, — шепотом ответила она и скороговоркой добавила: — Слышали, что управление расформировывают?

— Как расформировывают?!

Игоря словно пронзил электрический ток. Он, как кобра, впился взглядом в Катюшеньку.

— Не знаю, не знаю, — она торопливо захлопнула дверь отдела.

— Катюшенька!

Но Катюшенька не откликнулась.

И все враз закрутилось. Владимир Иванович что-то кричал, куда-то бегал. Даже Иосиф Петрович не смог усидеть на месте.

— Как расформировывают? — бормотал он, семеня по отделу. — Как расформировывают? А куда же мы? Куда же мы?

Игорь, как помешанный, ходил за ним следом и все спрашивал:

— Зачем расформировывают? Зачем?! Кому мы мешали?

На улице незаметно собрались тучи. Померкло, пошел мелкий противный дождь. Зябкая сырость проникла в помещение. Игорь начал дрожать.

Вернулся в отдел Петр Евдокимович. Он был невозмутим, как микадо.

— Ну вот, братцы-матросики, говорят, развели бездельников…

— Кто говорит?! — почти рявкнув, потребовал Владимир Иванович.

— Все говорят. Газеты читать надо, — Петр Евдокимович хрипло рассмеялся. — Из трех управлений делают одно. Из отдела забирают туда только меня и Иосифа Петровича.

— А как же я? — спросил Игорь. От дрожи у него клацали зубы. — А как же… квартира?! А потом, квартальная премия…

— Снявши, брат, голову, по ушам не плачут.

— Но я ведь трудовик, экономист… освоил ведь… сейчас, наоборот, экономистам… расширяют, повышают… Это перегиб!

— Валяй, жалуйся в обком, облисполком… Модная, мол, профессия, а тут — бюрократы, сволочи…

— И, вы думаете, помогут? — с надеждой спросил Игорь.

— Помогут, — неопределенно буркнул Петр Евдокимович.

— Я не понимаю — помогут или не помогут?!

— Сказал же… Вернут педагога ребятишкам…

Деревянными, чужими ногами пришел Игорь домой. Зины не было. Он не разулся, как обычно, у порога, а прямо в грязных туфлях прошлепал по ковру к тахте и лег, заложив руки за голову. В комнате был полумрак, слезились от дождя окна, где-то тихонько капало: кап-кап-кап, кап-кап-кап… Он вспомнил, как сразу после десятого класса сдавал экзамены в политехнический, и как завалил математику, и как из-за этой проклятой математики сунулся на филфак. Ни литература, ни русский язык ему не нравились.

Педагогика опротивела ему еще с первой практики. Практика была в школе при одном карьере. Жил он там в частной комнатке, на отшибе, иногда даже самому приходилось топить печь. За всю практику ни разу югославские туфли не удалось надеть.

— Приезжайте к нам, когда закончите. Нам учителя позарез нужны, — говорила ему на прощанье Анастасия Егоровна, директор школы, толстая, рыхлая женщина, и улыбалась так радушно, что глаза ее совсем исчезли.

«Пропади оно все пропадом! — думал Игорь. — Разве для такой жизни я учился?..»

Даже то, что имелось еще сегодня, было только подступом к тому, о чем мечталось. Иосиф Петрович через два года собирался на пенсию, и должность его, и зарплату Петр Евдокимович как-то сулил ему, Игорю. И это-то бы при двухкомнатной квартире в центре!..

От мыслей о том, что он терял, Игорю не хотелось жить. Перед глазами то и дело возникала веревка, на которой бабка сушила в прихожей белье и которую вполне можно было бы приспособить для петли, прямо тут же, над входом.

«Пусть бы потом побегали!» — мстительно думал Игорь неизвестно о ком.

Он лежал не шелохнувшись. По-прежнему шел дождь, по-прежнему тихонько капало где-то на балконе: кап-кап-кап, кап-кап-кап…

Представления о мщении были так подробны и так сладостны, что у Игоря выступили слезы.

«Ведь не дармоед же я, — думал он. — Я делал все, что от меня требовали… Так за что же? За что?!»

Была во всем этом вопиющая несправедливость. Кругом существовало полным-полно таких же вот, как их, организаций — тот же исследовательский институт, в котором инженером работала Зина, хотя Зина вообще была без диплома, — а вот задетыми оказались только они, точно какое-то проклятие пало на них…

Мысль об этих, других, организациях неожиданно встряхнула Игоря.

Он порывисто поднялся и, совершенно не давая себе отчета в том, что уже вечер, что все те организации уже давно закрыты — там никогда не задерживаются после звонка, — поспешил на улицу. Он словно боялся, что его опередят — тот же Владимир Иванович наверняка уже где-нибудь оформляется, захватывает приличную должность…

Лишь на улице, под дождем, Игорь опомнился, остановился: сегодня идти было некуда. Да и из управления его ведь пока не уволили: поговорили — и только. Мало ли еще что могло быть…

«Ладно, — решил он. — Хватит паники. Еще не все потеряно. Мы еще за свое постоим!..»

3

Карьеры

I

В тот день он вышел из дома рано — лифт еще не работал — и, спускаясь по гулким лестничным маршам к машине, невыспавшийся и хмурый, раздраженный еще со вчерашнего дня мыслями о предстоящем разговоре, неожиданно поймал себя на странном поведении: он непроизвольно, привычно громко, как в кабинете, прокашлялся — и тут же внезапно остановился, прислушался, оглядываясь на запертые тихие квартиры. Где-то в квартирах, кажется, что-то упало, бухнуло, послышались чьи-то шаркающие, поспешные шаги. Он почему-то ожидал, что сейчас распахнется какая-нибудь дверь и измученная бессонницей старуха со взлохмаченной головой, прикрывая блеклым халатиком тощую грудь, визгливо разразится:

— А ты чего тут шляешься и грохочешь по ночам?!

Почему именно такая старуха — он не знал.

Прожив в этом доме уже почти десять лет, он мало с кем, даже в своем подъезде, был знаком: уезжал утрами от крыльца, подъезжал к нему вечерами и видел, в общем-то, возле дома только их, старух, сидящих на лавочках. Они неизменно молча и сурово смотрели на него, пока он не скрывался за дверью, — и он всегда, всей своей спиной, ощущал этот их коллективный взгляд. Однажды утром Михаил Петрович, шофер, сказал ему: — Бабки ваши, Александр Иванович, вчера, после вас, отчитали меня: грязи, мол, на асфальт, к дому, нанес… Может, буду останавливаться на углу, тут два шага, а?..

Замечание было справедливое, он легко согласился с Михаилом Петровичем, но с тех пор в душе осталось нелепое чувство, что он словно спасовал перед бабками.

«Невероятно… непостижимо… — подумал Александр Иванович, — прямо как нашкодивший пацан…»

Он, перебарывая свое волнение, демонстративно громко, без нужды, прокашлялся еще раз и, уже точно готовый к отпору, напряженный, пошагал дальше, вниз.

В общем-то, это чувство парализующей его оробелости было знакомо ему с детства. Он хорошо, к примеру, помнил, как в магазин, где на него ни за что ни про что накричала как-то