Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел

3 мая 1788 г., примерно за год до начала революции, Парижский парламент объявил, что во Франции действуют основные законы, один из которых — наследственное престолонаследие. Если с точки зрения короля этот закон был беспроблемным, то с другими законами дело обстояло иначе, поскольку Парламент также утверждал, что только Генеральное собрание может утверждать меры, касающиеся доходов, что король не может произвольно отдавать приказы об аресте своих подданных, что судьи, работающие в одном из тринадцати Парламентов, не могут быть смещены, что Парламенты имеют право регистрировать новые законы и без регистрации эти законы не могут быть реализованы, а также что нельзя нарушать те обычаи и привилегии, которыми традиционно пользовались провинции. На следующий день Парижский парламент заявил, что эти основные законы являются частью древней конституции, которая гарантировала, что «наследник короны определяется законом; народ имеет свои права; пэрство — тоже; магистратура несменяема; каждая провинция имеет свои обычаи, свои капитуляции; каждый подданный имеет своих естественных судей, каждый гражданин — свою собственность; если он беден, то, по крайней мере, имеет свою свободу».

Хотя большинство принципов, провозглашенных в этих декларациях, были неприемлемы для короны, предполагаемое существование древней конституции не было таковым. В ноябре 1787 г. хранитель королевских печатей Кретьен Франсуа де Ламуаньон изложил в Парижском парламенте роль короля в соответствии с древней конституцией.

Эти принципы, общепризнанные в народе, свидетельствуют о том, что суверенная власть в его королевстве принадлежит только королю;

Что за осуществление верховной власти он ответственен только перед Богом; что связь, соединяющая короля и нацию, по своей природе неразрывна;

Взаимные интересы и обязанности короля и его подданных обеспечивают вечность этого союза;

Что нация заинтересована в том, чтобы права ее правителя оставались неизменными; Что король является суверенным правителем нации и един с ней;

Наконец, законодательная власть принадлежит суверену, ни от кого не зависит и ни с кем не делится.

Таковы, судари, неизменные принципы французской монархии.

Еще до начала революции сторонники политических реформ отрицали сам факт существования древней конституции. По словам Ги-Жана Таргэ: «Сам факт… того, что антикварам пришлось копаться в истории Карла Великого и Каролингов, был достаточным доказательством того, что во Франции не было конституции и теперь ее необходимо создавать с нуля».

Депутаты, однако, считали, что не могут начать с нуля, поскольку им необходимо согласие короля, пусть и молчаливое. Декларация прав человека и гражданина в своих семнадцати статьях просто игнорировала существование короля. Однако новая конституция не могла поступить подобным образом, поскольку этот документ должен был создать институциональную основу государственного управления и поэтому был вынужден прописать обязанности и привилегии короля. Большинство депутатов Учредительного собрания в качестве прагматичного решения этой проблемы выступали за конституционную монархию в той или иной форме и считали, что в этом вопросе можно ориентироваться на английскую модель. Однако английская модель оказалась двуединой: С одной стороны, она представляла собой реальный исторический опыт, демонстрирующий жизнеспособность модели, по крайней мере, в Англии; с другой стороны, она была глубоко английской и, следовательно, вызывала отвращение у тех, кто считал Англию враждебной державой.

Однако дилемма, поставленная королем, была лишь частью еще более серьезной проблемы: перевод Декларации прав человека в институциональные формы грозил вновь разделить людей на тех, кто управляет, и тех, кто управляет ими. Руссо решил эту проблему, определив город-государство в качестве подходящей единицы управления, чтобы народ мог регулярно участвовать в выявлении общей воли без помощи и вмешательства политических властей. Такое регулярное участие сводило бы правительство городов-государств к простым функционерам, исполняющим волю народа, не переосмысливая и не выходя за рамки ее содержания. Именно этот принцип прямого участия народа в управлении государством и придал легитимность революции на начальном этапе ее борьбы с королем, а позднее придал силу парижским толпам, считавшим себя беспристрастными выразителями общей воли.

Приступая к обсуждению новой конституции, депутаты отложили вопрос о прямом участии народа, поскольку Франция не была и, очевидно, не могла быть городом-государством. Но представление о том, что собрание представляет общую волю нации, все же было очень сильным. Когда 10 сентября 1789 г. сторонники конституционной монархии по английскому образцу предложили создать нечто вроде палаты лордов, идея создания второй палаты, состоящей из знати, была отвергнута подавляющим большинством голосов (849 против 89).

На следующий день собрание отказалось предоставить королю абсолютное право вето на принятие законов и предпочло так называемое «отлагательное вето» (673–325). Оно давало королю право откладывать введение в действие декрета на три двухлетних срока. В результате голосования выяснилось, что около 220 депутатов не хотели, чтобы король имел право вето в любом виде. Отказ предоставить королю абсолютное вето сделал Национальное учредительное собрание единственным выразителем общей воли нации и доминирующим институтом в правительстве. Хотя король все еще мог откладывать принятие законов, и хотя шесть лет были вечностью во время революции, Национальное учредительное собрание быстро развивало понимание разработки конституции, которое закрепляло за собой нечто похожее на абсолютную власть. Многие члены собрания теперь считали, что оно обладает полным и абсолютным правом переделать все французское государство, включая вопрос о том, должна ли быть монархия. Кризис 5–6 октября, когда народ пошел на Версаль и вернул короля в Париж, привел эту новую теорию в соответствие с политической практикой. С этого момента и до завершения работы над новой конституцией, ратифицированной 3 сентября 1791 г., ассамблея создавала структуру правительства по частям. В этот период большинство политических решений принималось бессистемно, что подчеркивало противоречие между более или менее демократической ассамблеей (все еще скомпрометированной присутствием сотен дворянских и клерикальных депутатов) и монархом, который, хотя теперь почти лишенный легитимности, осуществлял большую повседневную власть над делами правительства.

Еще одну проблему представляло само население. Несмотря на то что Декларация прав предоставляла полное политическое равенство всем гражданам, депутаты создали избирательную систему, которая резко ограничивала избирательные права.

В то же время большинство депутатов считали, что массы еще не способны правильно отличать интересы народа от собственных интересов и поэтому не могут ни действовать добродетельно, ни распознавать добродетель в тех, кто может представлять их интересы. Однако большинство депутатов считали, что народные массы еще не умеют правильно отличать интересы нации от собственных корыстных интересов и поэтому не могут ни поступать добродетельно, ни распознавать добродетель в тех, кто может представлять их в собрании. Избирательные права по новой конституции предоставлялись только тем, кто был готов к этой ответственности; для них политическая практика должна была отточить понимание добродетели.

При таком