Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Ответив отрицательно, слышу его рассказ: «Ну и выдумали же!.. Это ведь Таманские и Полтавские полки – продукт некоторых членов рады. Они сейчас подчинены мне. Дивизией командует полковник Буряк. Я считаю его неподготовленным к этому и хотел заменить другим, но мне из Туапсе ответили, из правительства, что если начальником дивизии станет новый офицер, то к нему будет назначен член рады «для наблюдения».

– Почему? – запросил я их.

– Да потому, что гайдамаки верят только одному Буряку, – отвечают мне из правительства.

– Так что это – вроде комиссара в дивизии? – возмущаюсь я.

А они отвечают:

– Как хотите, назовите, но, если Буряк будет смещен, будет именно так и сделано.

Пришлось оставить Буряка», – закончил этот оригинальный рассказ генерал Науменко.

Наша дивизия оставила перевал и перешла к Индюку. Выбирая площадку для постоя полка, натыкаюсь на очищенный бивак. На нем еще осталось несколько казаков, увязывающих двуколки.

– Какого полка? – спрашиваю.

– Та Гайдамацькои дывызыи, – отвечает мне один из них беспечно, даже не посмотрев на меня.

– А хто вамы командуйе? – интересуюсь я, зная рассказ Науменко и переходя на черноморский язык.

– Та пулковнык Буряк, – также беспечно отвечает он.

Я же, словно ничего не зная об этой дивизии, допытываюсь:

– Цэ воны, ци гайдамакы, з Украины прыйшлы сюды, помогать нам?

– Та ни-и!.. Мы Таманьци та Полтавци ну, начальство и зробыло з нас гайдамакив, – немножко оживленно, с некоторым юмором ответил мне этот обозный казак Гайдамацкой дивизии.

Все наши части без боя оставили Гойтхский перевал и сосредоточились у железнодорожной станции Кривянка. Здесь довольно широкая долина, по которой протекает речка Туапсинка; рядом тянется шоссе и железнодорожная линия на Туапсе.

Мы уже несколько дней видим возле себя «Отдельный отряд генерала Закладного». Он составлен из казаков Ейского отдела, Атаман которого и есть этот генерал. Отряд пеший, и в нем до 400 штыков. Командует генерал им «по-батьковски». Да и вид его соответствующий. На нем широкая, темного цвета тужурка. Широкие темно-синие шаровары вобраны в сапоги «с напуском». На голове крупная папаха черного курпея. Сам он крупный, широкий, с седой не длинной и неопределенной формы бородой. На нем бинокль, большая полевая сумка и еще что-то на груди и на боках. В руках у него длинный, толстый посох-палка. Опираясь на этот посох-палку, он пешком идет со своим отрядом, как рядовой боец. Вся картина достойна умиления, но в интересах боевого дела этих казаков надо было влить в один из пластунских батальонов, а «дида-гэнэрала», как называли его подчиненные, приютить где-то в тылу.

Его отряд ушел к Туапсе, и на фронте осталась только наша 2-я Кубанская дивизия.

Печальный день нашей дивизии

Генерал Шляхов заболел и эвакуирован. В командование дивизией был назначен полковник Семен Семенович Жуков. Это был родной брат флигель-адъютанта, есаула Конвоя Его Величества Жукова, застрелившегося на фронте в 1916 году, и Г.С. Жукова, полковника, нашего командира бригады в Финляндии в конце 1917 года. Все братья были высокого роста, стройны и красивы. Семен Семенович добрый, спокойный, хорошо воспитанный и умный офицер, но медлительный. Черная борода с проседью старила его.

22 марта был занят Сочи и все части, беженцы и обозы, естественно, устремились туда. В арьергарде оставался наш корпус, имея 4-ю дивизию генерала Хоранова в самом Туапсе, а нашу – у станции Кривянка. От нее до Туапсе около 25 верст. Задача нашей дивизии – в случае натиска красных отходить на Туапсе.

Был день Благовещения, 25 марта. Две сотни 1-го Лабинского полка заняли позиции по долине, а остальные полки растянулись по шоссе за ними, держа лошадей в поводу.

К моему резерву подъехал штаб дивизии, спешился и остановился за выступом горы. С полковником Жуковым и начальник нашей артиллерии полковник Кочергин. У него седая борода, закоптелая от курения. Оба полковника, видимо, старые друзья. Им, думаю, было около 50 лет каждому, и нам, молодым штаб-офицерам, они казались очень пожилыми. (Батарей при дивизии почему-то не было.)

Стоя за выступом, они бесконечно курили и вели какие-то разговоры-воспоминания о былом Турецком фронте и о знакомых офицерах. Это так не вязалось с тем, что мы находились на позиции и положение наше было непрочное. Мы уже знали телефонограмму генерала Науменко, что Кавказская бригада ведет бой у самых подступов к Туапсе с севера.

Было тихо кругом. Никакой перестрелки. Мы чувствовали, что стоим совершенно напрасно. Предлагаю своему другу, полковнику Кравченко, как старшему в чине, доложить начальнику дивизии, что надо отходить.

– Да неловко как-то, – отвечает он и предлагает мне это сделать.

– Ты, Афоня, старший в чине, ты и доложи, – урезониваю его.

Но он отказался. Какая-то подозрительная тишина со стороны красных зловеще говорила, что они к чему-то готовятся. Так время протянулось до полудня. И вдруг новая и последняя телефонограмма от генерала Науменко: «Туапсе оставлено нами. Дивизии, через село Георгиевское, спешно, через перевалы, выйти к морю».

– По коням! – медленно командует полковник Жуков и дает мне указание «отступать, когда полки втянутся в дефиле у села Георгиевского».

Полки «вытянулись», и тут же с фронта и с фланга, с севера, с гор, из леса, открыт был огонь красных. Взводной колонной по кустарникам долины широкой рысью следую за полками, которые уже подходили к Георгиевскому, как от этого села затрещали частые выстрелы в упор полкам. Я вижу, как 2-й Лабинский полк, повернув круто назад – в беспорядке скачет мне навстречу, спасаясь от выстрелов. Впереди, на тачанке, поддерживаемый двумя казаками, в черкеске, весь в крови, лежит сотник, полковой их адъютант, тяжело раненный. Боясь, что 2-й Лабинский полк «сомнет» нас, круто сворачиваю голову полка направо, к югу, и устремляюсь по перелескам на продольный хребтик. 2-й Лабинский полк сворачивает туда же. Перевалив его, остановились в безлесой долинке. Итак – путь нашего отхода через село Георгиевское оказался отрезан «зелеными».

В этой долинке сгрудились все полки, и в достаточном беспорядке. Тут же спокойный и безразличный начальник дивизии полковник Жуков.

Из всех четырех командиров полков я был самый младший в чине и летах. Но не только я знал – знали все в дивизии, что 1-й Лабинский полк является самым стойким и сильным во всем корпусе.

Я никогда не любил «мягких и добрых» офицеров. Военная стихия не для них. Во всем был виновен только полковник Жуков: что дивизия зря задержалась у Кривянки, не заняла заранее села Георгиевского, как путь нашего отхода, и вообще – ничего не было предпринято, а были лишь праздные