Публикации на портале Rara Avis 2015-2017 - Владимир Сергеевич Березин

В восьмидесятые годы среди свободомыслящей интеллигенции бытовало такое присловье «Я вступил в партию, чтобы развалить её изнутри». Тем самым говорилось: для того, чтобы уничтожить КПСС нужно всем в неё вступить, не тем девятнадцати миллионам, что там были, а именно всем гражданам СССР, которых было двести пятьдесят миллионов. С фантастикой случилось тоже самое, и давным-давно известные писатели «извне» стали авторами фантастических произведений — от Быкова и Славниковой, от давно известного Маканина, до главного стилиста Сорокина и до главного писателя страны Пелевина. Всё проросло фантастическим элементом, на фоне которого роман «Битва космических пауков на Украине — 2» кажется унылым реализмом.

Оказалось, что жизнь в гетто была ровно такая же, что и снаружи — только поменьше. Внутри фантастической корпорации воспроизводились те же отношения, те же бюрократические структуры (возникло несколько, и до сих пор возникают Союзы писателей-фантастов — почти такие же, как Союз советских писателей, с удостоверениями, но без своего Переделкино и денег). Было свои писательские конференции и своё самодеятельное литературоведение, то есть, не связанное с апробированными общественными институтами.

Они отказались от поездки в Гамбург, и учредили свой цирк с блэкджеком и весёлыми прелестницами.

Ну и началась бесконечная песня про «мы» и «они».

Я люблю книги с необычайным внутри, а вот корпорации люблю не очень, но это в данном случае не так важно. Куда интереснее понять, как устроены типовые приёмы в этом споре, который меня точно переживёт.

Во-первых, это апелляция к принципу или закону Старджона, который, вроде бы в 1958 году сформулировал ответ на упрёки фантастической литературе в низкопробности. Он не то сказал, не то написал в статье, что девяносто процентов чего угодно — действительно дрянь, и, стало быть, фантастика подчиняется тем же закономерностям, что и высокая литература. На самом деле этот аргумент — последний и очень неудачный, потому что мир неоднороден, и довольно мало людей с надеждой читают десятую книгу одного и того же автора, прочитав его девять дрянных книг. Пассажиры не покупают билеты на рейс авиакомпании, если у неё перед этим упали девять самолётов — ну и тому подобное. Это всего лишь красивая метафора, к тому же для того, чтобы метафора работала, нужен довольно большой класс похожих объектов, статистический подход и презрение к понятию репутация. Иначе бы мы покупали бытовую технику «неважно-какой-марки», всё равно девяносто процентов… — и так далее. Но главное, что закон Старджона используется в качестве индульгенции.

Во-вторых, в защитниках фантастики всегда сумятица — они то требуют считать её равноправной частью большой литературы, то говорят о том, что она — иная, и что для неё (к примеру) стиль действительно не так важен, как сюжет или идея. А если читателю кажется что-то скучным или неумелым, так это особая территория, зона эксперимента. Короче — фальшивых нот не бывает: главное вовремя крикнуть, что играешь авангард. Но если ты требуешь скидок и льгот, то одновременно признаёшь своё ущербное отличие. Жителям анклава с одной стороны хочется того же инерционного уважения, которое рождено именами Толстого и Достоевского и которым пользовались советские и прочие писатели, а с другой стороны — хочется права писать плохо, которое Советская власть пыталась-пыталась отобрать у писателей, да так и не отобрала. «В борьбе обретёшь ты право своё», как говорили социалисты-революционеры, и писатели всех мастей своё право писать плохо отстояли. И когда кружки и корпорации тычут в представителей противника пальцами в выгодной позиции (я сказал о ней выше), то аргумент это слабый — в чужом грехе нет их святости.

В-третьих, в этом месте сразу вспоминают о редакторах, вернее, о гибели редакторского корпуса на полях войны за прибыль. Я знавал истории о том, как многих знаменитых писателей сделали буквально «из ничего» талантливые редакторы толстых литературных журналов. Многослойная редактура превращала косноязычный текст в высокую литературу. Сейчас погибают не только редакторы, но и корректоры, а уж об отделах сверки я и не говорю. Я застал один такой в «Новом мире», сотрудники его были строги ко мне, но сейчас не вызывают во мне ничего, кроме благоговения.

Но многих больших писателей редакторы мучили, вымарывали у них крамолу разного рода, и в конце концов, можно ли сказать, что Толстого с Достоевским много переделывали редакторы?

Наконец, для внесения иронии в дискуссию (и для проверки позиций) есть простой эксперимент. Кто-нибудь из спорщиков садится перед зеркалом, смотрит в него, делает серьёзное лицо и говорит: «Нет, в фантастике есть блестящие стилисты. К примеру, Имярек не хуже Набокова» (Платонова, Олеши, Бабеля, Сорокина — можно сойтись на ком-нибудь одном). И при этом посмотреть на своё выражение лица.

В-четвёртых, есть свойство корпораций, которое приводит к тому, что появляются эпигоны. Есть местная знаменитость, и вот появляются подражатели. У подражателей — свои подражатели, и так далее. Потом возможность подражания заканчивается, и в результате создаётся великая литература, либо подражатели забываются. Я видел много писателей, которые испытывали влияние великих людей — от Гомера до Хемингуэя. Я видел соотечественников, которые хотели подражать Лескову и Платонову (хотя непонятно, как это было возможно). Опыт показывает, что влияние испытать необходимо, оно ничего не гарантирует в литературе, но если его не пережить и не использовать, то ничего уж точно не получится.

Однако ж, среди молодых фантастов я видел желание подражать своим же писателям-фантастам, только поколением старше. Так всегда бывает в замкнутых корпорациях. Здесь должен был быть список живых кумиров, но я ограничусь мёртвыми Стругацкими — тем более что это лучший случай, для молодых писателей-фантастов в качестве образца не так характерный. Бабеля и Олеши в этих списках на обучение не было. Но это всё — совокупность кнопок, которые включают жаркие дискуссии: в интернете снова кто-то не прав, а ветер, перейдя к востоку и западу, возвращается на круги своя. Эти споры, будто вопрос об американцах на Луне, никого ни в чём не убеждают. И так везде — яростные склоки происходят в сообществах кулинаров, в кружках кошатниц, на сайтах, посвященных макраме. Механизмы те же, но в литературных спорах есть одно трагическое отличие.

Это и есть и в-последних — всё жаркие дискуссии вокруг этого набора суждений о стиле, проходят после свершившегося поворота в культуре. Прежние обряды, такие, как чтение в качестве социального института, растворяются водой времени, будто плохой сахар. Исчезают кумиры вместе