Дневник. Том III. 1865–1877 гг. - Александр Васильевич Никитенко

29 сентября 1868 года, воскресенье

Не одною полициею и штыками снискивается право господства, но добрыми нравами и умственным развитием. А каковы наши нравы? Воровство, мошенничество, пьянство — чуть не повальные у нас пороки. Общество наше деморализовано; наука наша слаба; мы до сих пор живем чужим умом. Своего мы мало привили к науке — разве нигилизм.

1 октября 1868 года, вторник

На спуске броненосного корабля на заводе Семенникова и Полетики. Был государь и, разумеется, множество морских чинов. Момент спуска был действительно интересен. Корабль плавно, спокойно, величаво спустился в Неву и, проплыв некоторое расстояние, остановился. После завтрак. Между множеством речей и тостов принудили и меня сказать несколько слов. Я предложил тост «за процветание в нашем отечестве всякой рациональной деятельности, руководимой наукою». Англичанин, корабельный мастер, сидевший за столом против меня, одобрил этот тост, но прибавил к нему еще «за труд и терпение». После завтрака он подошел ко мне и крепко пожал мне руку.

7 октября 1868 года, понедельник

Вечером у П. А. Вяземского в Царском Селе. Он просил меня рассмотреть его «Поминки», заключающие в себе стихи Бибикову и воспоминание о Бородинской битве. Мысли князя о значении истории и исторического романа чрезвычайно верны и глубоки, а воспоминания его — настоящие золотые блестки. Я пожелал ему еще долго мыслить, чувствовать и писать так, как он это делает теперь.

Многие удивляются тому, что я говорил речь на спуске корабля 1 октября. Что же я мог сказать по поводу морского торжества? Чтобы самому не удивляться этому и не забыть своих слов, записываю здесь мою импровизацию.

«Позвольте, мм. гг., и мне сказать не речь, а несколько слов, внушенных мне прекрасным зрелищем. Вам, однако, может показаться, что мне, скромному представителю науки кабинетной, не след говорить здесь, в среде такой реальной и технической. Но ведь зрелище, при котором мы только что присутствовали, не есть дело какой-нибудь рутины, навыка, а дело науки, ее строгих приложений и выводов, результат ее огромных успехов. Итак, позвольте мне предложить тост за процветание в нашем отечестве всякой рациональной, наукою руководимой, деятельности — говорю всякой, будет ли эта деятельность относиться к постройке корабля, железной дороги, к сельскому хозяйству и дальше за этими вещественными сферами, там, где выработаны наши земские учреждения, наши новые суды, — словом, везде, где державная рука нашего просвещенного государя полагает чертежи и планы для лучшего строения земли русской. Я думаю, что при этом последнем условии и великий корабль нашего отечества успешно поплывет в океане истории навстречу достойной его будущности, завещанной ему гением нашего первого кораблестроителя Петра Великого. И тогда не будут нам страшны никакие бури, воздвигаемые нашими и внешними и внутренними недоброжелателями».

13 октября 1868 года, воскресенье

Авраам Сергеевич Норов просил пересмотреть и, где нужно, поправить его статью по поводу романа «Война и мир», о войне двенадцатого года и о Бородинском сражении. Статья любопытна, особенно подробности Бородинского боя, где Авраам Сергеевич потерял ногу. Итак, Толстой встретил нападение с двух сторон: с одной стороны — князь Вяземский, с другой — Норов, последний как очевидец. И впрямь, какой бы великий художник вы ни были, каким бы великим философом вы себя ни мнили, а все же нельзя безнаказанно презирать свое отечество и лучшие страницы его славы.

14 октября 1868 года, понедельник

Что это за гадкая история со Скарятиным в Смоленске? Прогнать гостя из пиршественной залы за то, что он думает иначе, чем другие, и когда он ничего непристойного не сказал и не сделал! Если это правда, что скандал не был вызван никаким другим поводом, то ведь это варварство, а мы еще толкуем о всяких конституциях.

Довести механизм общества до такого состояния, чтобы в нем господствовали одни законы, а человек с его индивидуальностью и его волею был бы только их предметом и целью, — это ли задача новейшей так называемой социологии?

Вопрос между Польшею и Россиею, как и все вопросы подобного рода, не есть вопрос права, а силы. Это борьба за существование, из которой победителем всегда выходит только сильнейший. Оба противника равно хотят существовать — это законно и справедливо. Но существовать будет только тот, кто одолеет противников, — это тоже законно и справедливо по ходу вещей на земле.

24 октября 1868 года, четверг

Вечер у Корнилова Ив. П. Познакомился там с автором книги «История иезуитов в России», священником Морошкиным. Очень живой и умный человек.

28 октября 1868 года, понедельник

Читаю, наконец, «Окраины» Юрия Самарина. Эта книга доказывает, что и у нас есть люди, хотя их и немного, с государственным умом и характером. Вещь очень умная и написана прекрасно, то есть без аффектации, убедительно и красноречиво.

А вот и ответ правительства на эту книгу: третье предостережение «Москве» с приостановлением ее на шесть месяцев («С.-П. ведомости», N 292). Самое предостережение от 21 октября. Оно совершенно некстати. Известно, что «Москва» единодушна и единомысленна с автором «Окраин». С этим трудно справиться — так бить его друзей.

7 ноября 1868 года, пятница

Если реальное образование может иметь то неудобство, что в нем заключаются семена материализма, то классическое ведет к абстрактам, а отсюда тоже. Бог знает, во что можно угодить. Все хорошо в меру.

10 ноября 1868 года, воскресенье

Прочитал книжку Кельсиева «Пережитое и передуманное». Книжка написана с замечательною легкостью и бойкостью, — так и видишь перед собою живого Дон-Кихота. И сколько Дон-Кихотов появилось у нас в последнее время! Какой-нибудь недоучившийся студент вдруг вообразит себе, что российские порядки и весь мир никуда не годятся и что он призван спасти этот мир и обновить Россию. И вот он начинает волноваться, бегать, проповедовать, писать прокламации, делать заговоры. Он принимает под свое покровительство массы народные, предлагает им себя в вожди — никто его не слушает, кроме агентов тайной полиции, в руки которой он, наконец, и попадает. Тут же выходит из него мученик и проч. и проч. Кельсиев такой же Дон-Кихот, только немножко покрупнее, то есть подаровитее других. Но и он так же несостоятелен со своими непрошенными проектами социальных, политических и всяческих реформ. Но, если ему верить, он действительно многое пережил, много перестрадал — и из-за чего? Чтобы убедиться, что он ничего сделать не может. Да ведь и Дон-Кихот немало потрудился и натерпелся и при конце своей жизни увидел, что жизнь его истрачена на пустяки. Во всяком случае, однако, Кельсиев не