Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

«Ура! Ура! Lebehoch! Vivat! Ewiva! Χατρε! (Ура! да здравствует! (нем., лат., ит., греч.) Да здравствует маленький Поль! Да здравствует его мать! Да здравствует его отец! Да здравствует все семейство! Браво! Я же говорил, что все кончится хорошо и что у вас будет сын. Поздравляю и обнимаю вас всех! А теперь прошу вас сообщить мне (конечно, как только вы будете в состоянии это сделать):

1) Подробное описание черт лица, цвета глаз и т. д. и т. д. молодого человека; если возможно, небольшой карандашный рисунок.

2) Перечень наиболее осмысленных слов, которые он быть может произнес уже.

3) Небольшое описание дня 20 июня, революционной даты, избранной маленьким санкюлотом для появления на свет.

Я немного заговариваюсь, но это простительно в моем возрасте и если учесть ту радость, которую вызвала во мне эта новость.

Почтальон получил на рейнское (только не на пиво, ни под каким предлогом), чтобы выпить за здоровье юного Поля-Луи-Иоахима; я тоже выпью за его здоровье…

Вы ведь мне напишете несколько слов, как только вам это не будет трудно, не правда ли? А пробуждение утром 21‐го, не правда ли оно было сладостным? А крики малыша, – есть ли музыка, сравнимая с этой?

Ну, что ж, все идет хорошо. Завтра или послезавтра напишу вам более вразумительно; а сегодня вновь восклицаю: Vivat! Да здравствует (лат.). Ура! Вперед, сыны отечества! Алааф Кёльн! (это выражение радости употребляется только в Кёльне, но, по-моему, оно подходит). Алла иль Алла Резул Мохамед Алла!!»

Однако надо сказать, что вопрос об отцовстве Тургенева остается далеко не выясненным. Ведь в тот период у Полины была любовная связь с известным художником Ари Шеффером, о чем тогда говорил весь Париж, и он вполне мог быть отцом этого ребенка. Сам Поль не знал, кто был его настоящим отцом, и позднее писал: «Никто не знает, кто был моим отцом, Луи или тот русский, который подолгу жил у нас в доме». Известно, что впоследствии Тургенев сделал юноше необычайно дорогой, поистине королевский подарок – скрипку Страдивари.

* * *

В конце июля Тургенев решил оставить Зинциг и отправиться в Баден-Баден, а затем далее в Дьеп или Булонь. «Дорогая госпожа Виардо, поскольку зинцигские воды причинили мне более вреда, чем пользы, я решился поехать теперь принимать морские ванны, не дожидаясь истечения 6 недель. Действовать я буду следующим образом: завтра я отправляюсь в Баден-Баден, где у меня назначена встреча с графом Толстым, покупаю себе собаку (видите – я неисправим!) и направляюсь прямо через Страсбург и Париж в Дьеп или Булонь. В Париже я пробуду ровно столько, чтобы узнать о вас, поцеловать Полинетту и переправить мое новое животное в Куртавнель. Попытаюсь быть на побережье к 4‐му числу, дабы у меня имелось полных три недели.

Уверен, что у всех вас все в порядке и что ваш дорогой новорожденный растет не по дням, а по часам. А еще я надеюсь завтра получить письмо. В любом случае до свидания через 4 недели. Обнимаю вас всех – вижу, как вы уже встали и прогуливаетесь по двору (ведь сегодня уже 9‐й день). Целую ваши руки и остаюсь: ваш И. Тургенев» (29 июля, Зинциг).

Из этого письма ясно видно, что мечется Тургенев кругами вокруг Куртавнеля и не решается приехать туда (возможно, чтобы поддержать легенду о его непричастности к рождению Поля), но мысли его там, и он лишь терпеливо выжидает эти четыре недели с мечтами о встрече.

В то же время он старается расположить к себе Луи Виардо и организовывает для него охоту в заповедных лесах Бельфонтена в поместье соотечественника князя Трубецкого, о чем договаривается с его женой: «…Я совершу однодневную поездку в Лондон – и до 25 числа этого месяца буду в Париже. Мы с Виардо рассчитываем воспользоваться приглашением князя и приехать поохотиться в Бельфонтене». И через две недели подтверждает запланированный приезд: «<Виардо> спрашивает, можно ли ему быть в сюртуке (ибо его фрак остался в Париже) – я счел возможным сказать ему, что его сюртук вас не испугает» (24 августа 1857 года).

Тургенев все еще страдает от загадочной невралгии и продолжает лечиться.

Письмо В.П. Боткину 4 августа 1857 года из Булони. «Какое мое горе, милый друг Василий Петрович. Я не могу приехать к тебе в Диепп! Слушай причину. Здешний доктор, сообразив мой казус, предложил мне попробовать действие электричества на больное место… Но он требует, чтобы я проделал это лечение 2 недели – и я согласился, отказавшись от поездки в Англию, – а главное от поездки в Диепп и свидания с тобою там. Я остаюсь здесь до 25‐го – а 25‐го я еду на 3 недели в деревню г-жи Виардо, где уж моя дочка ждет меня; и потому мне трудно будет заехать в Диепп. Но ты, вероятно, из Диеппа поедешь на Париж; тебе стоит написать мне слово накануне. – и я тотчас же являюсь на свидание с тобою в Париж…»

Тургенев меняет планы и отказывается от встречи со своим старинным другом Боткиным, но ничто не заставит его отказаться от поездки в Куртавнель. Как видно из этого обмена письмами, интересы Полины Виардо и ее мужа Луи стоят для Тургенева на самом первом месте, а его друзья уже на втором. Но он из деликатности никогда в этом не признается и находит разного рода причины и отговорки. Тургенев живет в Куртавнеле около полутора месяцев. В письме к Некрасову из Куртавнеля он кается: «Ты видишь, что я здесь (в Куртавнеле) – т. е. что я сделал именно ту глупость, от которой ты предостерегал меня. Но поступить иначе было невозможно. Впрочем, результатом этой глупости будет, вероятно, то, что я раньше приеду в Петербург, чем предполагал. Нет, уж точно: «Этак жить нельзя». Полно сидеть на краюшке чужого гнезда. Своего нет – ну и не надо никакого» (12 августа 1857 года).

Ну что ж, как давно известно, благими намерениями вымощена дорога в ад!

Отчаянно грустно Тургеневу, и происходит эта печаль, по-видимому, из-за осознания странной ситуации, в которой он оказался: он ощущает себя «третьим лишним», Полина Виардо не может или не хочет справляться со своими цыганскими страстями, она увлечена художником Ари Шеффером и не собирается изменять своих предпочтений ради Тургенева.

* * *

Осенью Тургенев неожиданно вместо России едет с В.П. Боткиным в Рим и сообщает об этом П. Анненкову: «Что же касается до моего внезапного путешествия в Рим, то,