Nature Morte. Строй произведения и литература Н. Гоголя - Валерий Александрович Подорога

и отделка, она изготавливается и, следовательно, получает первые характеристики того, из чего сделана. На первый план выходит тактильный опыт. Сработанная мастером кукла (как и маска) рождается из множества касаний, устанавливающих форму ее индивидуального подобия; она вся в близости с тем, кто ее касается. Ощущаемость и сопротивление материала, вещность вещного привносится. В кукле нет и не может быть ничего самопроизвольного. Древнейшее кукольное бытие чисто тактильно, его воспринимают касанием, кукла – не мертвая вещь, а живая, точнее, оживающая и живущая пока длятся касания. Процесс изготовления куклы сакрализуется, ведь изготавливающий куклу (маску, икону) должен быть охранен от заражения мертвым. Все важно: размер, материал, тяжесть, гладкость или мягкость, цвет, освещение, теплота или холод. Куклы раскрашиваются, покрываются знаками, превращаясь в могущественные фетиши человеческого бытия. Ощупывание, паутина касаний, отделка и прочее исподволь вводят игровой момент и за ним, естественно, – обширное поле примитивного символизма. Правда, игровой момент был бы невозможен без отмены сакральных качеств (запрета на касание). Десакрализация как сближение с мертвым (что было запрещено во всех древних культурах). Это моя кукла, другая кукла – это другая, не моя, другая кукла переходит в фетиш. Древнейший, если не первоначальный, запрет на касание: не трогай, не касайся, не подходи! Запрет на касание другого, мертвого (мертвое заражает и убивает). Но затем на переходе в символическую функцию запрет на касание отменяется, смысл придается всем движениям, позам куклы. Восприятие «вещи» как куклы – мимесис мертвого, т. е. оживление.

4

Два процесса идут рука об руку, а временами даже навстречу друг другу: персонификация, «оживление» вещи (анимация/витализация) и деперсонификация человеческого. Кукла удовлетворяет обоим этим условиям. Можно, например, сказать, что этот человек похож на куклу или подражает ей, но когда мы говорим, что кукла подражает человеку, то сразу же образуется запретная область, в которую нет доступа, как нет его к душам автоматов, мертвых вещей, к природным явлениям и их «тайнам», – иной мир, и это мир кукольного, в полном смысле слова, – мир мертвых жизней. Если человек способен подражать кукле, то кукла неспособна подражать человеку, или, точнее, она подражает неподражанием. Человеческое от нечеловеческого отделяет порог неподражания. Подражая, человек присваивает себе только то, чему может подражать, и чем искуснее он это делает, стремясь обезопасить себя, тем менее соблюдает правила перехода от подражаемого к неподражаемому.

Кукла – бастион, который строят, чтобы противостоять натиску со стороны бесконечной игры превращений. От лица куклы можно сказать: подражание – это способ, каким устанавливаются дистанции («границы») по отношению к неподражаемому, и они нерушимы до тех пор, пока человек нуждается в Другом. Масса примеров: те же «Мертвые души», или «Песочный человек» Гофмана, или сказки Андерсена. Человеческое там проходит последовательно все стадии становления, но в обратном порядке, если его соотнести со становлением куклы: от де-сакрализации к де-символизации и де-витализации. Живое = мертвому. Движение куклы – это распад ее первоначального облика («фигуры») на более мелкие и мельчайшие фрагменты, выделенные стадиями покоя. Движение неживого – это просто дальнейший его распад (подобный тому, как растут «ногти» и «волосы» на трупе). Кукла имитирует живое движение распадом/собиранием составляющих ее мертвых элементов и «материй». В гоголевской кукле человеческое мгновенно пробегает эти стадии и кукла оживает… Как зрители и читатели мы имеем дело с результатом этого процесса, который незаметно встроился в наше восприятие кукольного вообще. Человеческое – это как, а не что мы видим. Плюшкин – вещь, не персонаж, обладающий душой, он – часть той кучи («большой»), которая включает в себя ближайший к нему хлам, который он собирает и «экономит», но он также часть и той кучи («малой»), которая представляет его самого, и той («сверхмалой»), которая представляет отдельную часть его одежды, облика, даже фрагмента лица; он – часть любой самой малой и самой большой кучи, непрерывно меняющейся в своих очертаниях, границах, консистенции, интенсивности, цвете, свете и немоте, без которой невозможно описание мира Плюшкина.

5

Став приемом, такое куче-образование, вызывает смех и страх; смех, переходящий в страх или сопровождаемый нарастающим чувством страха, и есть жуть, жуткое. Ужас как подоснова жути. По мере роста разрыва между куклой и человеком, кукла все больше наделяется качествами живого. Возможно и чувство радости, когда кукла теряет свою дистанцию по отношению к человеческому восприятию и становится «близким другом», «защитником», что обычно характерно для детской игры в куклы. Кукла как часть игры, где сняты запреты, и кукла как тотем, где запреты усилены, там кукла предстает мертвым двойником, вызывая страх и побуждая к испытанию, от которого трудно уклониться. Игра – это, с одной стороны, нарушение запретов, а с другой – их возобновление: нарушить запрет, чтобы его усилить. Временная отмена запретов и есть игра. Игра или гадание возможны при десакрализации фетиша. Фетиш – это часть природной материи, это вещь, мало того, это вещь, которая в силу своих особых качеств концентрирует в себе энергию желания и угрозу наказания за него. Конечно, кукла не устраняет эротическое томление и любовь к неизвестному, нечеловеческому, что лежит за пределами живого, охраняемого куклой. Мы уже говорили, что желаемая вещь – та, которой желают коснуться, не только коснуться, но и захватить, присвоить, превратить в подручное, в вещь-орудие. Если же мы все-таки оставляем за вещью ряд качеств, которыми не можем овладеть, но которых домогаемся, то она явно находится в кругу сакрального опыта.

6

Марионетка и быстрота

Введем важное различие и попытаемся его обосновать: кукла – не марионетка и не имеет с ней ничего общего, кроме происхождения из традиции театральной репрезентации. Отличные друг от друга логики восприятия и технического устройства: вещь и тень. Кукла имеет свой путь становления-в-куклу, марионетка – свой. В границах театральной репрезентации кукла и марионетка могут служить одному и тому же представлению; но с точки зрения эволюции их пути различны. Одно дело, когда репрезентация остается в границах театрального зрелища (кукольный театр), а другое – на пересечении или на выходе за границы в единое массмедийное пространство (где значение отдельных жанров искусства, систем коммуникации или культурных явлений не влияет на результат). Куклы в развитой современной форме стремятся заместить собой человеческое (вплоть до включения сюда биогенетического оживления, «клонирования»); двойник ныне более реален по своим физическим и биоморфным качествам, чем оригинал, последний вытесняется.

Куклы воплощают собой легендарные утопии психоавтоматов XVII–XVIII вв. (идеи Р. Декарта, В. Ф. Лейбница, П. Ламметри и др.), автономных, сверхчеловеческих и универсальных, – они обещают бессмертие. Авторепрезентация сегодня сводится к безмерному возвеличиванию мертвых («клонированных») двойников. И главное отличие: кукла подражает человеческому, в то время как марионетка подражает чистому