Аквариум. Геометрия хаоса - Александр Исаакович Кушнир

После возвращения из рая БГ попытался расширить горизонты сознания музыкантов. Стены на Пушкинской, 10 были немедленно перекрашены в тибетский тёмно-красный цвет. На этом фоне Борис вдохновенно проповедовал основы буддизма, и вскоре знаковые слова «карма» и «чакра» прочно укрепились в лексиконе банды похмельных сиринов. Правда, сам процесс просветления происходил не без сопротивления материала. И если фраза «я сяду в лотос поутру посереди Кремля» воспринималась как стёб в духе Майка, то новейшая теория о «Волге-матушке — буддийской реке» сразу же натолкнулась на неприятие со стороны наиболее подготовленной части аквариумовского населения.

«Как человек, рождённый на Волге, я не мог согласиться с рядом тезисов из песни “Русская Нирвана”, — возмущался бывший житель Казани Олег Сакмаров. — Ни одного буддиста у нас отродясь не было. Сейчас они появились, но, скорее, экзотические. Я, конечно, на концертах любил поорать вторым голосом “Сай Рам, отец наш батюшка, Кармапа — свет души”, но орал я абсолютно по-русски, традиционно. По сути, для меня это была противоестественная песня».

***********************************************

К моменту написания «Русской Нирваны» и «Не пей вина, Гертруда» (в припеве которой затаилась строчка из «Гамлета» в переводе Пастернака) у «Аквариума» образовался целый блок «странных», по определению Гребенщикова, песен. Практически все они сочинялись в дорогах и разъездах. Уже рухнул «железный занавес», и, как следствие, часть концертов игралась в клубах Швеции, Германии и Израиля. На перепутье зарубежных приключений и поволжско-сибирских туров и была создана программа нового альбома «Кострома Mon Amour».

Географическая карта новых песен выглядела следующим образом: композиция про Гертруду была зачата в Новомосковске и отшлифована в Катманду, родиной «Кострома Mon Amour» стал Тель-Авив, а «Русская Нирвана» писалась в аэропорту Копенгагена. «Из сияющей пустоты» была задумана в Саратове, «Звёздочка» — в Питере и доработана в Стокгольме, а «Московская Октябрьская» нарисовалась ещё во время записи «Русского альбома». Композиции «Ты нужна мне» и «Сувлехим Такац» репетировались в ДК Связи в конце восьмидесятых годов, где вместе с БГ и Славой Егоровым их пытались записывать Дюша, Гаккель и Щураков.

«Мы решили использовать архивные боевики, чтобы вывести альбом из состояния тотального вальса, — рассказывал БГ. — Это был естественный ход, ибо все эти песни активно игрались на концертах “Костромы-тура”, давая возможность выйти в полный овердрайв и сказать человечеству всё напрямую».

Как-то под вечер, когда Гребенщиков в очередной раз «вылетел в овердрайв», ему пришло видение. Он внезапно осознал, что для насыщения российского нечернозёма тибетским буддизмом его музыке требуется меньше гитарного секса, а больше задумчивости и многозначительности. Борис почувствовал, что здесь будет уместен аккордеон Щуракова, наполненный тоскливым восприятием жизни слепого музыканта, который уже не мог передвигаться без посторонней помощи. И через два года после развала «БГ-Бэнда» лидер «Аквариума» вновь обратился к Сергею.

«Боб пригласил меня летом 1994 года, — вспоминал Щураков. — Он был очень благостным, подарил массу буддистских книг и начал врубать меня в тибетский буддизм. Перебирая чётки из сандалового дерева, он с воодушевлением рассказывал про обряд пховы и про дырку в голове, через которую сознание может входить и выходить туда-сюда».

Несмотря на идеологическую устойчивость православного Щуракова, между ним и новоявленным буддистом пошёл сильный ток. В блаженном состоянии обоюдного гипноза они аранжировали «Кострому», «Звёздочку» и «Сувлехим Такац».

«Я пришёл к Гребенщикову в квартиру на Невском проспекте, возле “Стереокино”, — рассказывал позже Сергей Михайлович. — Боб закрыл глаза и пел “Звёздочку”. И я начал негромко подыгрывать ему на аккордеоне. Сначала я не очень много говорил — просто наигрывал, а потом спросил: “Ну как? Хорошо?” Он говорит: “Да” — с закрытыми глазами».

В середине 1994 года «Аквариум» засел в студии записывать «Кострому». Работали на «Мелодии», в здании протестантской церкви Святой Екатерины на Васильевском острове. У Гольда начали выстраиваться контрактные отношения с крупной звукозаписывающей компанией «Триарий», и «Аквариум» наконец получил долгожданную финансовую свободу — время было не слишком ограничено и оставляло пространство для экспериментов.

На этот раз с причудами местной акустики сражался один из опытнейших питерских звукорежиссёров Саша Докшин, в активе которого числились победные сессии многих местных групп. Не подкачал Александр и с «Аквариумом» — внятно прописал барабаны Рацена, сделал убыстрённый звук на «Пой, пой, лира» и плейбэки на «Костроме», а также с настроением записал скрипку на «Звёздочке» и томный вокал сестёр Капуро в «Гертруде» и «Русской Нирване».

«Докшин очень правильно выставил звук, — делился подробностями Сакмаров. — Не суетясь, он создал отличный аналоговый саунд, на мой взгляд вполне сопоставимый с «Навигатором», который впоследствии писалcя на другом бюджетном уровне».

Сам Сакмаров уверенно вошёл в роль координатора-аранжировщика и вовсю «давал Шостаковича». В «Московской Октябрьской» он придумал симфоническую фактуру, а в композиции «Из сияющей пустоты» реализовал утопическую идею БГ обрамить буддистское понятие «пустоты» десятками труб — прошу заметить, живых, а не сымитированных на синтезаторе.

«Борис сказал: “Найдите где-нибудь духовой оркестр” и ушёл куда-то, как обычно, — с улыбкой рассказывал Олег Адольфович. — От безысходности я вспомнил, что служил когда-то в военном оркестре. Дирижёр постоянно измывался надо мной, но я позвонил ему и сказал: “Кто старое помянет — тому глаз вон. Давай сотрудничать!” В итоге он привёл на “Мелодию” толпу лабухов в военной форме, которые сыграли “Из сияющей пустоты”. Она оказалась почвенной по энергетике, но не в архаичном смысле, как “Русский альбом”, а в контексте конца XIX — начала ХХ века: садовые площадки, вальс, белые шляпы и кринолин. Такая чеховская атмосфера у нас получилась, и это был настоящий апофеоз садово-паркового искусства».

Подобная атмосфера вполне соответствовала русско-буддистскому характеру «Костромы», где египетская герметичность переходила в тибетское просветление, а английский сплин мутировал в русскую кручину — предвестницу грядущей древнерусской тоски.

«Музыканты были в очень хорошей форме, — утверждал Гребенщиков. — Мы писались на “Мелодии”, посреди комнаты стоял огромный пульт, а я всё ходил кругами и читал мантры. Сто мантр, тысяча мантр… Горели благовония — цирк был полный».

После выхода пластинки многих заинтриговал восточный фрагмент в «Московской Октябрьской», дающий подсказки ко всему альбому. Этот инструментальный кусочек был сыгран «в монгольском ключе» — как дань неожиданному сотрудничеству «Аквариума» с народным трио «Темуджин». Как гласит история, гордые потомки Чингисхана приехали в Санкт-Петербург по приглашению местного буддистского дацана, чтобы играть музыку и собрать деньги на ремонт здания. Многие приятели-журналисты рассказывали мне, что монголы произвели на них сильнейшее впечатление.

«Это было наше первое столкновение с представителями другой культуры, — пояснял БГ. — Не книжное, а настоящее. Вот сидит перед тобой человек и играет на флейте. И им интересно,