Воспоминания о Ф. Гладкове - Берта Яковлевна Брайнина

— Сожалею, что не могла взять его с собой, чтобы и он вдохнул чистого воздуха, — отвечаю я, — вот уже семь суток сын делит со мной и моей подругой муки карцера.

Трудно описать потрясение Барбюса и его товарища. Они заставляют повторить сказанное, чтобы убедиться, что правильно меня поняли. Напрасны все попытки столичного начальника и начальника тюрьмы смягчить каким-нибудь способом ужасное впечатление.

— Неужели ваш строй боится грудных детей? Неужели вы даже детей на щадите?!»

Барбюс спросил Цолу Драгойчеву, что ему сделать, чтобы облегчить ее участь. Она просит помочь ей перевестись в другую тюрьму. Барбюс помог и этим спас жизнь ей и ребенку.

Гладков, к сожалению, не знал и потому не мог порадоваться тому факту, что приблизительно в то же время, когда Анри Барбюс посетил Цолу Драгойчеву в пловдивской тюрьме, она впервые заочно познакомилась с Федором Гладковым. В июне 1971 года она рассказала мне и Дмитрию Благому:

— Когда я сидела в фашистской тюрьме, Георгий Димитров прислал мне роман Гладкова «Цемент», переведенный на немецкий, так как книги на русском языке в тюрьму не допускались. Чтобы прочесть «Цемент», я изучила немецкий язык. До сих пор я так хорошо помню этот роман, что могу процитировать из него любое место. Первые новые люди Советской страны, с которыми я познакомилась и сдружилась, были герои «Цемента».

Итак, в судьбу книги Гладкова, а следовательно, и в его судьбу вмешивается новый герой — великий болгарский революционер Георгий Димитров.

Анри Барбюс знал и любил Георгия Димитрова. Он в первый раз встретился с ним в СССР, в Крыму, и запомнил пристальный, острый взгляд его черных глаз, обаяние его доброй и умной улыбки.

Федор Гладков — Анри Барбюс — Цола Драгойчева — Георгий Димитров. На первый взгляд чрезвычайно неожиданное переплетение судеб. Но только на первый взгляд: мастера культуры — мастера жизни находят друг друга всегда и в любой стране. Такова строгая закономерность исторического процесса.

На всю жизнь сохранил Гладков восхищение Барбюсом и любовь к нему.

Вот он говорит об удивительных глазах Барбюса, обладающих способностью резко менять цвет: они были ярко-голубыми, когда Барбюс говорил о своих соратниках-антифашистах и произносил слова «мир», «единство»; они становились зеленовато-коричневыми или совсем коричневыми, когда «неукротимый комбатан» выступал обвинителем, гневно обличая своих врагов; они превращались в бледно-серые при усталости и нездоровье.

На мой вопрос о внешности Барбюса Гладков ответил:

— Он был слишком высокого роста, худ, с резкими, неправильными чертами лица. Но все вместе было гармонично, почти прекрасно. Помню жест, с которым он отбрасывал прядь волос с высокого лба, помню его подвижные, на редкость выразительные руки. Гармонию и красоту создавал горячий внутренний свет, которым заполнено было все его существо.

Работая в архиве Гладкова, я нашла небольшую рукопись, написанную на другой день после смерти Барбюса (31 августа 1935 года).

«Есть книги, — пишет Гладков, — которые опаляют мир, которые сжигают вековую ложь, чудовищный обман, одуряющий человечество. Но эти книги воспламеняют людей ужасом и гневом: они ослепительны и беспощадны. Страшная правда этих книг — обличение злодейств кровожадных рабовладельцев и их убийственного правопорядка, основанного на войнах. Это — книги бессмертные: они бесстрашны и потрясающи, как восстание. К таким книгам относится и «Огонь» Анри Барбюса. Я не знаю более страшной и гневной книги об империалистической войне, о мерзости, о зверстве, о гнуснейшем лицемерии и людоедской жестокости капиталистической цивилизации. Огонь этой книги неугасим. Эта книга — вопль страдания и пламенный зов к борьбе — к борьбе во имя коммунизма».

Барбюса Гладков впервые увидел в середине 20‑х годов. «Он сидел, сутулый, сухой, жесткий, в немногочисленном кругу писателей, журналистов и ученых. Его голос был глух, внушающ, взволнован и дышал убеждением. Его длиннопалая острая кисть руки отсекала каждую фразу. Вся его речь была строгой и деликатной. Я почувствовал в нем борца, у которого слово — это дело. Это был поистине моральный человек в самом революционном значении этого слова.

Потом я встречался и беседовал с ним несколько раз, и эти беседы неизгладимы в моей памяти. Первое мое впечатление укрепилось и углубилось. Это был цельный человек, боевой и тонкий характер. Он жил революцией и литературой. Революция для него была целью и содержанием жизни, а литература — могучим оружием революции».

Я показала эти строки Федину[42].

— Очень своеобычно, в характере Федора Васильевича, — сказал Федин, — я знаю, что Барбюс оставил горячий и глубокий след в его душе.

Гладков потянулся к Барбюсу, когда прочитал «Огонь», а Барбюса заинтересовал Гладков прежде всего как автор «Цемента».

Пламенный протест против хищнического разрушения, которое несет с собой война, и пафос созидания нового, социалистического мира — нераздельны. Это диалектическое единство и послужило основой дружбы обоих писателей.

На вечере, посвященном 80‑летию со дня рождения Федора Гладкова, Лев Никулин рассказал, какой популярностью пользуется «Цемент» у французов:

— Я прочитал недавно «Цемент» два раза. Один раз — по-русски, другой — по-французски. И не удивился, что на иностранцев чрезвычайно влияет эта книга: она их изумляет, она открывает им душу нашего народа.

На иностранцев влияет «Цемент» не только потому, что открывает им душу нашего народа — «Цемент» открывает им перспективы, величайшие возможности «бытия, как деяния, как творчества» (М. Горький).

Испанский писатель Сесаро Муньос Арконада писал, что книги Гладкова, в особенности «Цемент», помогли ему «ощутить землю под ногами, указали путь, по которому надо идти» («Литературная газета», 7 ноября 1939 г.).

Гладков как-то показал мне роман Арконады «Река Тахо», посвященный гражданской войне в Испании. По дружественному автографу я поняла, что обоих писателей связывало горячее взаимное понимание.

— Арконада непосредственный участник гражданской войны, — сказал Гладков. — Я с большим вниманием читал «Реку Тахо». Гражданская война в Испании — одна из интереснейших страниц мировой истории.

Много рассказывал мне Федор Васильевич о датском писателе Мартине Андерсене-Нексе. Он был знаком с Нексе еще с 1922 года (первый приезд Нексе в СССР).

— Вы знаете биографию Нексе? — как-то спросил он меня. И тут же стал рассказывать, какой трудный путь рабочего человека прошел Нексе, прежде чем стать писателем. Он был пастухом, землепашцем, сапожником, каменщиком.

— Профессия каменщика