Метафизика столицы. В двух книгах: Две Москвы. Облюбование Москвы - Рустам Эврикович Рахматуллин

от земщины. Через два года типография возобновилась на старом месте, тщанием других умельцев, и снова выпустила неисправленную книгу Псалтирь. Книгопечатание затруднялось до второго бегства Грозного, когда станок демонстративно переехал в Александровскую Слободу и к делу встал Андроник Тимофеевич Невежа.

Печатный двор при Грозном оказался новым полем спора старых сил, великокняжеской и земской. Поле поединков обернулось книжными полями исправительных помет.

Между бежавшим с трона Иванцом Московским, опричным государем, и бежавшим из Москвы первопечатником Иваном Москвитином есть внутренняя связь. Оба вызывали ренессансный кризис русского Средневековья. (Другой, барочный кризис вызвал Никон.) Оба суть первые интеллигенты, или даже первый интеллигент.

Палаты Печатного двора. Фото 1903

И. А. Вейс. Никольские ворота Китай-города и церковь Владимирской иконы Божией Матери. 1852

Сретение Владимирской

Земля и до, и после, и во время грозненской опричнины имела Кучково Поле одним из средоточий. Роль его в самозащите города бывала исключительной.

Так, в день, когда на Поле встречали икону Богоматери Владимирской, 26 августа 1395 года, владетель полумира Тамерлан бежал из Ельца и из Руси. Чудотворная сила иконы отдельная тайна, но здесь составляется с тайной земли.

Переходивший из Владимира палладиум Руси встречали на Большой Владимирской дороге, сразу за рытой чертой посада. Рыли годом раньше, в ожидании того же Тамерлана. Рыли, по слову летописи, от Кучкова Поля до Москвы-реки. Это трасса Большого Черкасского переулка. Место встречи, в конце теперешней Никольской улицы, у ее выхода к Лубянской площади, было отмечено постройкой монастыря во имя Сретения Владимирской иконы – праздник, учрежденный в память избавления от Тамерлана. По имени монастыря разные поприща Большой Владимирской дороги в разное время будут называться Сретенкой.

Глава II. Новое поле

Сретенский монастырь

В XVI столетии место Сретения вошло в черту Китайгородских стен, прибавивших посада. Тогда же монастырь перенесли за стены, далеко вдоль древней Сретенки, теперешней Лубянки.

Старое место основательно забылось, хотя осталось обозначено часовней, а затем и храмом Богоматери Владимирской, стоявшим у Никольской воротной башни Китай-города. Снесенная в советскую эпоху, церковь разделила участь и ворот, и стен Китая, и соседней церкви Троицы в Полях.

Перенос монастыря распространил Кучково Поле, или представление Москвы о нем, вдоль Сретенского радиуса улиц. Чтобы место Сретения, подвигаясь, оставалось загородным.

Той же улицей распространилась тема книги: от Печатного двора – на нынешнюю Сретенку, где жили слободой печатники.

Сретенский монастырь на Большой Лубянке. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Другая слобода на Сретенке была Пушкарская, а в Колокольниковом переулке располагался подобающий его названию завод: это продление литейной темы, заданной в Старых Полях огромным Пушечным двором. Устроенный Иваном III между Неглинной и Рождественкой, существовавший до начала XIX века, Пушечный двор – еще один пример защитного значения Кучкова Поля.

Новое Поле есть, в сущности, плато Сретенского холма, водораздел Неглинной, Москвы-реки и Яузы. Тогда как в малом, старом очерке Кучково Поле представляло склон Неглинной над поворотом этой речки к северу.

Два героя

В широком очерке Кучково Поле обильно прорастает адресами силы и противоборств.

В его черте находим и лубянский двор Пожарского – Ростопчина, дважды стоявший против интервенций. (Третий раз, в 1941 году, Пожарский двор и дом Ростопчина принадлежали московскому НКВД, его военной контрразведке.)

Содрогание Москвы от казни Верещагина Ростопчиным сродни былому содроганию от казни Вельяминова. Жест графа показался властно-княжеским, в значении: не земским. Если губернатор вправду испугался сходки перед домом, то испугался он земли, которую пытался олицетворять как автор прокламаций. И как поджигатель Ростопчин был функция земли. Не он принес столицу в жертву, но она себя через него. Напротив, самосуд над Верещагиным был отправлением неудержимой самости Ростопчина и принесением ненужной жертвы.

Два урода

Рядом с предыдущим есть владение, где тема Кучкова Поля выступает в «снятом» виде.

Москвовед Никольский в 1920-х годах писал: «С угла Рождественки, по правой стороне Кузнецкого Моста, начиналось громадное владение Салтычихи (д. № 20). Здесь, в глубине двора, стоял в XVIII веке дом-застенок этой «мучительницы и душегубицы», замучившей до полутораста крепостных <…> После суда и заточения Салтычихи в Ивановский монастырь, это залитое кровью русских крестьян владение, переходя из рук в руки, было собственностью <…> знаменитого «утрированного филантропа» Ф. П. Гааза <…> Так, из рук жестокой помещицы, истязавшей крепостных, это владение перешло к Гаазу – заступнику угнетенных, к человеку, жизненным девизом которого было: «Спешите делать добро»».

Это огромное, с выходом на три улицы владение, внутри которого сегодня павильон метро «Кузнецкий Мост». По документам, салтыковский двор купил сосед, Петр Александрович Собакин. Главный дом его усадьбы сохранился на красной линии Кузнецкого Моста, но западнее салтыковского двора. А вот о жительстве Гааза на Кузнецком мы знаем только от Никольского. Определенно, что Гааз купил у этого Собакина другую, подмосковную усадьбу – Тишково. В 1822 году усадьбу покупают Всеволожские. Видел ли Никольский иные документы, или слышал некое предание, или решился мифотворствовать, – домовладельческая фабула осталась не достроена до собственного смысла.

Достроить фабулу значит заметить, что Гааз до поселения на месте Салтычихи не был филантропом. Он был преуспевающий, с обширной практикой доктор из немцев, приобретатель фабрик, а теперь и аристократической усадьбы в представительном районе. Малое время спустя мы видим раздающего имущества, живущего в больницах святого доктора.

Федор Петрович Гааз переменился на салтычихином дворе; можно сказать, он здесь родился. Вырос из земли, налитой кровью ста тридцати девяти женщин и трех мужчин, садистски умерщвленных здесь, а не в деревне, под предлогом нечистоты полов и барского белья. До государыни дошел мужик, лишившийся трех жен: кошмар тянулся десять лет. И на глазах у всей Москвы. Убивица даже бравировала безнаказанностью.

Эти полы, нечистые от крови, это кровавое белье четверть столетия отбеливал святой доктор. Отбеливал совесть Москвы и России, искупал чужое, в чем-то общее преступление. Тяжелое тем более, что Салтычиха прожила еще треть века после гражданской казни, пережила казнившую ее императрицу и томила Москву своим присутствием в тюрьме Ивановского монастыря, причем сначала в клетке, через которую жалила любопытных прутом.

В труд облегчения этой давящей тяжести Гааз недаром вовлекал аристократов, особенно аристократок. Княгиня Шаховская основала милосердную обитель «Утоли моя печали». Ее сестра княгиня Трубецкая, разорив себя благотворением, встретила старость в углу фамильного особняка, принадлежавшего теперь другому человеку. Гааз составил по-французски «Призыв к женщинам» – проповедь, кроме прочего, сочувствия и сострадания к слугам и зависимым людям. Александр Тургенев, когда-то провожавший гроб Пушкина в Святые Горы, встал