Презренной прозой говоря - Михаил Константинович Холмогоров

* * *

Читаю «Серапионовы братья» Гофмана в «Полном собрании сочинений в двух томах». Вообще-то немецкого писателя начала XIX века без аппарата издавать нельзя, тем более – Гофмана с массой отсылок к именам поэтов и композиторов, не доживших в славе своей до нашего времени. Перевод А. Соколовского, сделанный в конце того же XIX века (1885 г.), конечно, устарел. Особенно ощутимо в диалогах и неловких авторских ремарках с описанием движений, никак не характеризующих персонажей. Тем временем вслух читаю Алёне «Войну и мир». Знаменитое толстовское косноязычие с повторами и тавтологиями, а до того точно передает едва заметные состояния мелькнувших мыслей, потонувших в буре эмоций у простодушного Николая Ростова, тонкости в поведении князя Андрея, мгновенно ухватывающего ситуацию… Возможно, тут еще техника мировой литературы, недостаточно развитая в начале девятнадцатого века. Впрочем, судить пока рано: и «Братьев» не дочитал, и другие вещи – в современных переводах. А на него озирались Гоголь и Достоевский.

Эти братья пустынника Серапиона очень почему-то не угодили Сталину и Жданову. После войны не переиздавались и не были даже включены в трехтомник 1962 года. Ясно почему – братья были свободны. А свобода – все равно чья, даже покойников, даже вымышленных 150 лет назад, вызывает у тиранов страх. И зависть. Паханы все же где-то в подсознании чуют свою несвободу. И это их злит.

* * *

День обещает быть ленивым и бездеятельным по случаю невыносимой жары. В Интернете ее почему-то именуют «аномальной», хотя на дворе вполне типичная летняя погода. И так лето в наших широтах короткое, по пушкинскому определению, «карикатура южных зим». Беремся за том Булгакова с «Белой гвардией». И погружаемся в простуженный насквозь декабрь 1918 года, кошмары гражданской войны. Алёна досадует, что, несмотря на красный диплом историка, не понимает отличия того же гетмана от Петлюры. Я объясняю, что ужас – не в страхе вероятной гибели, а в полной сумятице, и цитирую:

«…Они не сделали, потому что ничего не знали и не понимали. Да и никто ничего не понимал в Городе, и в будущем, вероятно, не скоро поймут».

Непонимание страшнее реальной угрозы. Мы сами пережили нечто подобное в 1991 и 1993-м. Мы тоже ничего не знали и не понимали. Прав поэт: неуютно жить в момент, интересный для историка.

* * *

Проверил старую догадку: в «Сватовстве майора» Федотов изобразил самого себя. Вот сила самоиронии! Заодно прочитал биографию – прожил всего 37 лет, а дни свои окончил в психушке. На портретах выглядел под шестьдесят – изнурила борьба с нищетой.

Какое роковое число – 37 лет! Рафаэль, Ватто, Пушкин, Федотов…

А Достоевского в 37 лет еще не было – только «Бедные люди», выросшие из гоголевской «Шинели», «Белые ночи», «Неточка Незванова» и «Двойник». Немного для всемирной славы. Даже отечественной.

* * *

Есть писатели, совершенно не поддающиеся пародированию. Не потому, что великие. Толстого и Достоевского пародировать легко. А вот попробуйте Пушкина, Чехова и Андрея Платонова. Шутка Хазина, удостоившаяся погрома от Жданова, все же плосковата. И досталось ему меньше, чем Зощенко и Ахматовой.

* * *

В «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана персонаж Гетманов лишь с легким географическим сдвигом совпадает и в характере, и в биографии с Брежневым. Почему-то никому это не приходило в голову. Гроссман умер ровно за месяц до восхождения Брежнева, так точно им предугаданного.

* * *

Странность Сталина. Он испытывал перед литературой не священный, конечно, но мистический трепет. Изводил писателей, отнимая близких, но мало кого тронул – наиболее заметные жертвы Мандельштам, Бабель и Пильняк. Во всех трех случаях – гибель по неосторожности. Ахматова и Андрей Платонов, обложенные стукачами, уцелели. Донос Абакумова 14 июня 1950 г. целый месяц пролежал на столе тирана, и все же он не решился на арест. Но глаз велел не спускать.

* * *

В метро над эскалаторами развесили баннеры с сентенцией Солженицына: что-то про православие (или веру) – основу и укрепу народной жизни. Что за укрепа такая? Он был начисто лишен поэтического слуха и вкуса. Тенденция забивала здравый смысл. А в самом начале подавал большие надежды. Все еще освещалось героической судьбой и поступками: что ни говори, а «Архипелаг ГУЛАГ» – это подвиг. Но не литература.

В свое время меня удивляла мысль Бахтина о культурном наследстве. Я никак не мог столь серьезно придавать этому факту значимость. Но вот Солженицын во всех своих провалах – живое доказательство правоты Бахтина. Он много впопыхах начитывал, но уже было поздно, корм шел не в коня. Читал в 40 лет то, что надо было освоить в 20–25. А разница в восприятии и усвоении колоссальная и принципиальная. К сорока мы обрастаем устойчивыми предрассудками и предвзятостями.

* * *

К банальностям нас толкает невежество: там, где не хватает собственных наработанных знаний и мнений, мы хватаемся за общепризнанные. Поскольку нельзя объять необъятное, мы полагаемся на застывшие формулы мирового опыта.

* * *

Начитавшись Достоевского, мы в каждом человеческом поступке ищем какие-то глубокие причины, роемся в психологии сознательного и бессознательного, а истинная причина убийственно проста: элементарная корысть. Я много раз из-за этого попадал впросак.

Мне простая корысть неинтересна. Видимо, поэтому не люблю детективы. Если это не «Преступление и наказание», то всегда напрасная трата времени, даже если написано мастерски и до конца не догадываешься, кто убийца, кто злодей. Эдгар По открыл этот жанр «Убийством на улице Морг», сам же и закрыл, исчерпав. Весь Конан Дойл – только вариации. Только один остроумно затеян – о пропадающем графе, который, чтобы поправить свои финансовые дела, переодевается в нищего и просит милостыню.

В профессию толкает тщеславие, а чтобы хоть чего-то достигнуть, в первую очередь надо забыть о славе. Законы гармонии гораздо жестче, чем капризы публики. Зато никакой секс не сравнится с удовлетворением от работы.

Впрочем, я об этом уже целое эссе написал.

До чего ж скудно мое мышление: как вол по кругу, ходишь и ходишь, обмолачивая мысли – оказывается, одни и те же. Зерен Бог не подсыпает в эту старую мельницу.

Боюсь, что открыв какую-нибудь старую папку 60-х годов, обнаружу те же слова, что пишу сейчас.

* * *

Когда я стану министром обороны, прикажу воинам Кантемировской дивизии выучить наизусть все сатиры Антиоха Кантемира, а Таманской – текст лермонтовской главы из «Героя нашего времени». Выучившим – Орден Культурной революции.

Поскольку бодливой корове Бог рог не дает, пожелания остаются благими.

А забавно было бы в