Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов

в Георгиевском зале Зимнего дворца состоялась гражданская панихида в честь погибших в боях за Кронштадт. Оттуда траурное шествие направилось к Александро-Невской лавре. Шли по Невскому проспекту, звучала траурная музыка, сердце щемило болью. Страшно горько было идти у гробов. Я думал: ведь эти люди пали теперь, когда завоеван мир. Пали из-за предателей.

После похорон мне довелось быть в составе конвоя, препровождавшего пленных мятежников в тюрьму. Тяжело было сдерживать себя, чтобы не броситься на этих жалких людишек, ежившихся под гневными взглядами петроградцев. То и дело слышались возгласы:

— Поганцы!

— К стенке их, а не в тюрьму!

Из колонны арестованных прохрипел голос:

— Обманули нас…

Все понимали, что пленники были обмануты, но от этого не легче. Вина их в том, что подняли руку на власть рабочих и крестьян, стреляли в воинов Красной Армии и Флота. Конечно, вызывало досаду, что главарям мятежа удалось сбежать в Финляндию. Вот тех бы давить, как мух, надо.

Как выяснилось позже, в Финляндию бежало до восьми тысяч мятежников. Рассчитывали, что их встретят там как героев, а их заключили в лагеря под охрану, из которых многие из них уже через месяц-другой стали убегать, пробираясь на родину. Явился с повинной и мичман Петриченко, один из главарей мятежа. Не удивило, что в числе активных контрреволюционеров был и барон Фитингоф. Нас отзывали в университет.

— Спасибо вам, чтецы-агитаторы, — услышали мы при прощании. — Уберегли нас от беды. — И вдруг спросили: — Ведь вы большевики, правда?

— Правда. Откуда вы узнали?

— Догадывались.

Красноармейская благодарность была наградой за наш труд. И для курсантов эти недели явились большой политической школой. Мы обогатились практикой партийно-массовой работы при весьма сложных обстоятельствах.

Ко мне в университет пришел Антон Суслов. Я стал расспрашивать его об отряде минеров. Оказалось, все те, кто так или иначе выражал недовольство революционными флотскими порядками, с первого часа примкнули к стану врага. Его, Суслова, и других коммунистов бросили в тюрьму, откуда они были освобождены советскими войсками. Отряд распался, людей отпускают по домам.

— Вспоминали мы тебя, Дмитрий Иванович. Вовремя уехал. А то под самосуд попал бы — анархисты не одного растерзали.

Мы по-братски распрощались.

Учеба в университете продолжалась. На лекциях мы ловили каждое слово, охотно обсуждали вопросы, которые выносились на классные занятия. А по вечерам и в выходные дни встречались с писателями, посещали картинные галереи и выставки. И конечно же участвовали в коммунистических субботниках.

Незаметно окончился учебный год. Трудный год, но интересный. Следующий, надеюсь, будет легче. Покончим с недоеданием, запасемся топливом, появятся учебники и тетради. Благодать!

Летние каникулы решаю провести в Тотьме. Хотелось повидать родных и друзей, принять участие в разъяснении новой экономической политики. Уже совсем собрался, как последовал вызов к начальнику университета. Захожу. С. И. Ковалев говорит о том, сколь необходима сейчас работа в деревне, сообщает, что Центральный Комитет направляет туда коммунистов. Университет получил разнарядку о выделении наиболее опытных товарищей, и по возрасту подходящих.

Поняв, что я один из кандидатов на отъезд, заявляю:

— Я давно уже привык идти по первому зову партии.

Начальник университета жмет мне руку и вручает брошюру, на обложке которой начертано: «Н. Ленин. О продовольственном налоге (значение новой политики и ее условия)».

— Это — руководство к действию, товарищ Иванов.

Не могу сказать, что расстался с армией без горечи и сожаления. Намек на возраст вызывал далеко не радужные чувства. Пошел уже 32-й год, несомненно, для военной службы уже не являюсь перспективным.

Попрощался с красноармейским университетом, который впоследствии вместе с Учительским институтом Красной Армии станут называть родоначальником Военно-политической академии имени В. И. Ленина. (Через пятьдесят лет ее начальник поздравит меня, как одного из первых слушателей, с юбилеем и попросит прислать фотографию и воспоминания для музея.)

На вокзале оформил билет и почувствовал, что мне чего-то не хватает. Тут же понял: непременно надо попрощаться с «Гангутом», тем более что до отхода поезда еще было время.

Отправился на Васильевский остров. Линкор по-прежнему стоял не крашенный, но служба на нем чувствовалась. Меня задержал часовой, молоденький краснофлотец. Вызвал дежурного. Пока ждали, я спросил о Григории Савченко.

— Уехал он домой недавно, — получил ответ.

Подошел дежурный, спросил о цели моего прибытия.

— Разрешите по палубам пройтись.

Дежурный вскинул голову от удивления:

— Не положено. Палуба — не место для прогулок.

— Знаю, но я проститься пришел. Служил я на «Гангуте».

Дежурный смягчился, но документы все же проверил.

В сопровождении дежурного я молча шел по палубе. Краснофлотцы, занимавшиеся своими делами, с любопытством посматривали на меня: мол, что этому пехотинцу тут понадобилось. Я был доволен, что дежурный проявлял такт, ни о чем не спрашивал, не мешал предаваться воспоминаниям. Только на баке, когда я остановился и стал оглядывать колокол, спросил:

— О чем-то напоминает?

— Да, — как сквозь сон ответил я и, помолчав, добавил: — Ночью в пятнадцатом году бил в него. Во время нашего восстания.

— Вон как! Интересно! Доложу комиссару, может, расскажете об этом морякам?

— К сожалению, не могу. На поезд опоздаю. Спасибо вам за содействие, товарищ дежурный. — Я взял под козырек, он пожал мне руку.

— Жаль… Извините за придирчивую проверку.

— Как раз этот порядок мне больше всего и понравился. Уезжаю с верой, что линкор полностью возродится.

Отдав честь кораблю, я быстро направился по трапу.

Не скрою: настроение у меня было неважное. Казалось, с военной службой прощаюсь навсегда. Что-то скребло на душе.

В вагоне забрался на верхнюю полку, принялся читать брошюру о продналоге. Она увлекла. Ленин оценивал строительство мирной жизни в условиях разрухи как самый тяжелый фронт. Значит, военный опыт пригодится, не место унынию, в пору засучивать рукава.

Глава восьмая. На Великую Отечественную

Иду добровольцем

Война!.. Весть о ее начале застала меня в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке[75]. Я сопровождал группу (сто человек) передовиков колхозного производства Пинской области. Возбужденные, мы вошли на территорию выставки, предвкушая, сколько всего увидим и узнаем за предстоящую неделю.

Увы, не довелось. Полюбовались лишь сказочными фонтанами да постояли у павильона сельхозтехники. Трансляция мажорной музыки вдруг оборвалась. На нас обрушилось сообщение о нападении фашистской Германии.

Домой возвращались в товарных вагонах. Поезд уходил от столицы все дальше на запад. Вот и узловая станция Лунинец. Это уже наша область. Еще немного, и мы будем в Пинске. Выйдя из вагонов, люди оживленно обсуждали предстоящие встречи с родными и близкими. Но в небе послышался нарастающий гул. Вскоре мы увидели