Радуга - Пранас Трейнис

class="p1">Двойняшки Розочки крестились, а род мужской... у Гужаса бесенок первым с привязи сорвался, а вслед за ним даже древние старики, вспомнив о своих бесенятах, захохотали... Нерон, и тот поджал хвост, глаза потупил и, чихая, засеменил домой.

5

В воскресенье Жиндулис по причине болезни не говорил проповеди, зато Горбунок, явившись после обедни к костелу, принялся витийствовать, призывая верующих от имени всех пьяниц — отцов и рожениц — помолиться за легкую руку Синей бороды и здоровье Жиндулиса. Потом пригласил баб, стариков и детей босого племени на крестины своего первородного сына Пранаса. Похвастал, что чертова зелья да сладкой репы хватит на всех. А хлебушек лучше с собой принести, потому что всю рожь в поместье Кулешюса сожрали белые ученые мыши. Если кто не верит, то одну мышку его крестник Напалис изловил и может задарма показать цирк перед тем, как босяки за стол сядут, дабы здоровый смех облегчил внутренности от скверного воздуха, а головы — от грустных мыслей...

Так оно и было. Первая часть программы крестин всем пришлась по вкусу, потому что белая мышка Напалиса, которую звали Юлой, вытворяла истинные чудеса. Плясала, когда он хлопал, пищала, подвешенная за хвост, бегала по рукам-ногам Напалиса да по натянутой веревочке, и до тех пор штучки выкидывала, пока у собравшихся не заболели животы и лбы от хохота.

— Иисусе, Иисусе, кем этот ребенок станет?

— Дай боже, чтоб живым да здоровым вырос.

— То-то, ага.

После представления Напалис, сунув белую мышку за пазуху, разделил детворе девять реп и пригласил взрослых гостей за стол, ломящийся под тяжестью яств: Веруте Валюнене принесла пирог, что сама испекла, Пумпутене — семь яиц, Розалия Чюжене — полтора козьего сыра да хлеба каравай, ее младший сын Рокас — щуку в три пяди длиной, которую Мейронене еще жарила, и поэтому изба полнилась таким чудесным запахом, что у босяков слюнки потекли. Зигмас заиграл на гармонике, и Горбунок торжественно вынес из сеней три бутыли дьявольского зелья, заработанного в поте лица на мельнице, и похвастал, что со свадьбы дочек мельника капли не взял, берег сумасгонку для крестин, одним блаженством от рождения сына тешился. За эту неслыханную выдержку Розалия от имени всех баб похвалила сапожника и первую рюмочку подняла с пожеланием доброго здоровья да красоты его отпрыску. Горбунок тут же прослезился. И хвалился своей Марцеле, которая в чулане кормила Пранукаса.

— Да будет, Йонас, — успокоила его Розалия. — Она свое сделала. Главное, что отец трезвый все это слышит. Ему-то ведь сына честным да здоровым вырастить придется.

— Спасибо тебе, — впервые в жизни всерьез сказал Горбунок и чмокнул в щеку Розалию, а потом и крестную мать своего сыночка.

Все было так чудесно, так торжественно... Хоть возьми да заплачь. Но когда Розалия рюмочку опрокинула и закатила глаза, когда Горбунок сказал: «Бог в помощь!..» — случилось неожиданное! Розалия выхватила бутылочку из рук Горбунка да шваркнула на пол:

— Ирод! Мы тебе сердце показываем, твоему ублюдку счастья желаем, а ты нам — кукиш?! Бабы! По домам!

У Горбунка руки-ноги онемели, язык отнялся, потому что в ту же минуту и он, и все, у кого нюх не отшибло, учуяли, что в избе не водкой, а тухлой водичкой запахло, самой что ни на есть лягушкой...

— Зигмас, что ты принес?!

Бабы босяков чуть было не убежали в дверь, смертельно оскорбившись, но Зигмас зарыдал, клянясь, что он не виноват, если мельник Каушила — надувала, что он не виноват, если Горбунок, его крестный, хоть и горький пьяница, строго-настрого запретил ему прикладываться к тонкому горлышку...

Розалия осталась вместе со всеми бабами за столом. Увидела, что питомец Горбунка не брешет, что собрался уже в Андрайкенай бежать да Каушилу вниз головой повесить, а всю его мельницу спалить дотла. Что же, и Каушила не так уж страшно виноват... Ведь две свадьбы гуртом играли. Целую неделю гости водку глушили. Диво ли, что в последний день не хватило? Нечего было музыкантам давать... Только не надо было Каушиле Зигмаса надувать. Зигмас — это вам не Горбунок. Смертный грех ребенка обманывать. За такие дела Каушиле придется после смерти кипящую смолу вместо водки пить...

— Не плачь, Зигмас.

— Было тут чего...

— Велика печаль!

— Водичка еще здоровей.

— То-то, ага. Не придется опохмеляться.

Между тем и Марцеле вышла из чулана, убаюкав младенца. Не понимая, в чем дело, набросилась на мужа за то, что он соседей дорогих не угощает.

Что же делать-то? Не станешь ведь объяснять роженице, какая беда в дом нагрянула, как осрамился ее муженек со всеми крестниками... Уселись бабы, не зная, куда глаза со стыда девать, но Зигмас, смахнув последнюю слезинку, сердито пробежался по кнопочкам гармоники и весело запел:

Крестному отцу беда —

В рюмках пусто, да-да-да!

В рюмки нечего налить, —

Может, воду гостям пить?

Не успела замолкнуть гармоника, как его младший брат Напалис взвизгнул:

Крестной матери беда —

Нет конфеток, да-да-да!

Детям нечего ей дать, —

Может, палец нам сосать?

Захохотали бабы да дети. Веруте зарделась, будто маков цвет, а крестный отец фельдшер Аукштуолис достал из заднего кармана брюк бумажник, швырнул на стол две серебряные монетки по пять литов и закричал:

От крестной — сласти!

От крестного — хмель!

От Рокаса Чюжаса — быстрота ног!

Когда Рокас с узелком умчался к Альтману, Зигмас с гармоникой да Напалис со свирелью принялись возбуждать аппетит. Беда только, что без чертова зелья козий сыр был жестковат, хлеб твердоват, пирог суховат, а яйца — крутоваты. Ничто в горло не лезло. Только тешила сердце музыка сыновей Кратулиса. А глаза баб волей-неволей низали крестных. Ну и ладная же вышла бы пара, ну и бойкая же, если бы сын Валюнене, словно тень отца своего Миколаса, не сидел в углу, бесенят на ногах покачивая... Ах, господи, давно ли в той же самой избе Кулешюса, на той же самой скамье на