Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации - Александр Р. Гэллоуэй

изучать это великое потусторонье: как чужеродная или нечеловеческая медиация соединяется с человеческой. Глава ГЭЛЛОУЭЯ рассматривает медиацию этого мира, будь то герменевтика, озарение иридизации или сложносочиненность массовых систем. Глава ТАКЕРА, напротив, разбирает медиацию не этого мира; те случаи, когда медиация возникает между двумя разными онтологическими порядками. УОРК же обращается сразу к двум крайностям: в главе соединяются вакханалии и поэтика толпы, сакральное и еретическое. Так мы сможем приблизиться к тому, что в пантеизме сродни «вселенной страстей». Главный вопрос для ГЭЛЛОУЭЯ — это различение текста, изображения и системы; для ТАКЕРА — вопрос различия между «потусторонним» и «заколдованным», между артефактом и вещью; Уорк ищет возможность разделения и реорганизации всех этих компонентов в новую структуру — структуру, исполненную свободы.

Все три главы пытаются выйти за рамки канонов теории медиа и коммуникации. Это не просто тезисы СОКРАТА и отделение личности от медиума. Это не просто модели «наивной» коммуникации «от отправителя к получателю». Это не просто структурализм, постструктурализм и вызванный ими перелом в этой модели; не просто коммуникативная инаковость и ее внутренняя противоречивость. Все эти традиции нас воодушевляют и поддерживают — и всё же мы готовы поднять теорию медиа и коммуникации на новый уровень, в сферу нам абсолютно чужеродную. ГЭЛЛОУЭЙ видит чужеродное уже за границами ежедневной медиации. Для ТАКЕРА чужеродное таится за кулисами «темных» медиа. Уорк предлагает концепцию ксенокоммуникации, она же — медиация чужеродного.

Поэтому в нашем разговоре о теории медиа на кону стоит нечто большее, чем в привычных академических дискуссиях. В этой книге мы рассматриваем не столько состояние «постмедиа», сколько состояние «без-медиа»; нас интересуют не столько расширения человека, сколько исход человека из этого мира. Наша задача — не вдохнуть новую жизнь в идеи гуманизма и человечности, как бы ни было это сложно или претенциозно. Наша задача — это попытка взглянуть в область нечеловеческого. Мы обращаемся не к богохульству, но к ереси; не к мискоммуникации, но к экскоммуникации. И только так мы придем к теории медиации, созвучной с пульсом нашего времени.

Александр Р. Гэллоуэй

О любви посередине

Эта глава во многом опирается на академическую поддержку, которую оказали Кэролин Кейн, Кавита Кулькарни, Сонаар Лутра и Элис Марвик, а также на беседы, в которых участвовали Лив Хоускен, Бен Кайя, Эйвин Рёссаак, Мартин Шерзингер, Юджин Такер и Маккензи Уорк.

7 июля 1688 года ирландский натурфилософ УИЛЬЯМ МОЛИНЬЮ отправил письмо своему другу, философу ДЖОНУ ЛОККУ. В письме он предложил следующий гипотетический сценарий. Предположим, что слепой от рождения человек может различать на ощупь разные формы: сферы, кубы, отдельные предметы. Но, будучи слепым, он «видит» их только через осязание. Если бы такой человек внезапно прозрел, смог бы он определять и различать те же сферы и кубы — только уже при помощи зрения?

Сегодня этот мысленный эксперимент мы знаем как задачу Молинью; то был один из главных философских вопросов своего времени. Многие мыслители предлагали свои решения: от ЛЕЙБНИЦА, ВОЛЬТЕРА и ДЕНИ ДИДРО до ГЕРМАНА ФОН ГЕЛЬМГОЛЬЦА и УИЛЬЯМА ДЖЕЙМСА. Задача МОЛИНЬЮ в свое время представлялась столь захватывающей, что мы продолжаем слышать ее эхо и сегодня. Она затрагивает ключевые вопросы медиации, эстетики и восприятия, а также того, что мы узнали как психофизику и когнитивистику.

На первый взгляд задача МОЛИНЬЮ — это попытка обнаружить когнитивную связь между различными способами восприятия (в данном случае — между зрением и осязанием). Но МОЛИНЬЮ обращается к более серьезным вопросам западной традиции. Его задача не дает нам покоя, потому что в ее основе лежит важная аллегория, связанная с древнегреческой философией. Какую роль играет зрение в организации человеческих способностей? Можно ли обрести знание только через обретение зрения? Философия — это путь к просвещению? И если да, то какую роль играют зрение и свет в подобном озарении? В определенном смысле задача МОЛИНЬЮ не столь далека от пещеры теней и дороги к познанию и свету, которые описаны в Государстве ПЛАТОНА. Ученик ПЛАТОНА должен бороться и с мраком ложного знания, и со светом надежды на высшее знание; так и слепец МОЛИНЬЮ должен понять, как новообретенная способность поможет ему в коммуникативном взаимодействии с миром (и поможет ли вообще).

В работе Dioptrica Nova (1692) МОЛИНЬЮ внес свой вклад в формирование оптики как науки; он развивает популярную в XVII веке концепцию светопроницаемости. Сегодня же визуальное по большей части заключено в непроницаемых поверхностях: изображениях и экранах. Задача МОЛИНЬЮ — это история о незрячем человеке, который прозрел, но который, возможно, отныне не способен воспринимать свои зрительные образы, словно ослепленный самим светом. Эта история подчеркивает важность оптики как таковой и диоптрики в частности (диоптрики как раздела оптики, который изучает прохождение видимого света). Здесь нас интересует оптика и в качестве науки, и в качестве метафоры — метафоры того, как человек может встретить просвещение.

Несколькими годами ранее, в 1670-х, СПИНОЗА предложил свою метаморфозу. Она встречается ближе к концу его сочинения Этика; назовем эту метафору «поэт СПИНОЗЫ»:

Иногда бывает, что человек претерпевает такие изменения, что после них едва ли можно сказать, что это тот же самый человек. Так, например, я слышал рассказ об одном испанском поэте, который страдал какой-то болезнью, и хотя потом выздоровел, однако до такой степени забыл свою прежнюю жизнь, что написанные им басни и трагедии не считал своими; и, конечно, его можно было считать взрослым ребенком, если бы он забыл и родной язык[35].

Сам СПИНОЗА искусно практиковался в диоптрике, занимаясь шлифовкой стекол; здесь он использует пример поэта, чтобы проиллюстрировать озарение совсем иного рода. Его озарение затерялось в тени. Это отсылка уже не к Государству, а к Федру — диалогу ПЛАТОНА, в котором Сократ отмечает неполноценность письменной речи в сравнении с живой мыслью. Написанная речь — это всего лишь изображение одушевленной речи, говорит СОКРАТ, изображение, в котором отсутствует изначальное «я» автора. В платонической традиции письмо как посредничество представляет собой проблему. БЕРНАР СТИГЛЕР вторит ПЛАТОНУ: проблему переложения памяти в физические медианосители он называет проблемой гипомнезии (hypomnēsis)[36]. Так и СПИНОЗА играет словами, когда пишет о «взрослом ребенке», который разучился говорить, потому что забыл родной язык. С латинского infans («дитя», «ребенок») буквально переводится как «немой» — через отрицание отложительного глагола fari, «говорить». В этом смысле медиа угрожают лишить нас дара речи, превратить во взрослых детей. Свет для