Польские крылатые гусары - Радослав Сикора

Ознакомительный фрагментИх преимущество перед призывниками состояло в том, что они шли в армию добровольно. Наемники не дезертировали, что, в свою очередь, было бедствием в армии, набранной по призыву. Ментальность наемников хорошо показывает воспоминание одного из них – Иеронима Кристиана Хольстена. Он писал, что лучшим солдатом был тот, кто мог лучше воровать, и что каждый рейтар жил надеждой добыть мешок дукатов[55]. Подобного типа людям было безразлично, кому они служат, – при условии, что они на этом неплохо зарабатывали. Сам Хольстен, будучи немцем, сражался на шведской службе против Польши, затем в польской армии против шведов, венгров, россиян и татар. Позднее в качестве солдата епископа Мюнстера он бился с голландцами, чтобы затем как солдат на службе Дании вновь биться со шведами. Хольстен также пробовал наняться в войска французского короля. Таким образом, Хольстена характеризовало решительное преобладание экономической мотивации. Для многих, подобных Хольстену наемников, главной ценностью были деньги. Необходимо, однако, добавить, что среди наемников встречались и люди с доминирующими витальными мотивациями. Живя в крайней бедности или будучи гражданским человеком, но находясь под большей угрозой, нежели солдат, они шли в армию, которая давала им шанс продолжить жизнь и хотя бы временно «использовать» ее блага, что позволяло обычно довольно свободное отношение солдат к гражданскому населению.

Гусарские товарищи, то есть обладатели почта, также были наемными солдатами. Они добровольно являлись в армию, однако диаметрально отличались от людей с витальными и экономическими мотивациями. Товарищи были людьми богатыми, поэтому военная служба не была для них единственным шансом выжить. Не было у них также ментальности «псов войны», для которых имела значение только выгода. Разительное отличие между типичными солдатами, служащими за жалование только ради денег, и товарищами народного призыва подчеркивает Шимон Старовольский: «Спаси, Боже, сынов коронных от того, чтобы они наравне с безбожными чужеземными солдатами могли говорить “Потому что мы правы и если дьявол нам будет платить, то ему служить будем”»[56].

Товарищи были ценнейшим компонентом гусарии и придавали ей соответствующий фасон. О них мы и больше знаем, поскольку, будучи людьми неплохо образованными, они часто оставляли после себя воспоминания. Это их обычно имели в виду, когда писали о гусарии, поскольку почтовой и свободной челяди посвящалось значительно меньше внимания. Что же их направляло? Прежде чем мы перейдем к данному вопросу, давайте посмотрим, кого в качестве солдата считали наиболее ценным. Станислав Ираклиуш Любомирский, который был гусарским ротмистром, считал так: «Необходимо большое благоразумие и умение в процессе найма и набора людей на войну. Лучшими всегда являются те солдаты, которые наняты на своей собственной земле, особенно шляхта, которые, собираясь на войну, больше жаждут славы и повышения или получения должности, чем жалования. А еще лучше, когда такие люди нанимаются под команду кого-то великого, хорошо им знакомого и умеющего быть благодарным. Такие не только с руками и ногами, но и с сердцем и страстью идут на войну. Хоть бы им чего и недоставало, они легче это стерпят и вернейшими будут, на равных с вождем будут хранить свою фортуну, лелеять с ним одну общую надежду, добиваться славы для одного и того же народа, а не думать только о жаловании и о том, чтобы, одержав победу, разойтись. В самом деле, один такой солдат может биться с десятком, а порой и десяти против одного такого недостаточно»[57].

Именно таких людей старались брать на службу в польскую кавалерию. Такие люди становились гусарскими товарищами, благодаря чему польская армия была одной из лучших в Европе: «Существуют такие народы, которые не нуждаются в найме солдат из других государств, поскольку в достатке имеют необходимое количество солдат среди своих граждан. Данные народы являются счастливыми, поскольку солдат, происходящий из своего же народа, является самым верным, а его неудача становится общим поражением. В случае же, если такой солдат является еще и шляхтичем, не может быть никого прекраснее, беззаветнее и мужественнее, чем он, поскольку такой солдат знает, что в случае победы его ожидает еще большая честь и слава. Снаряжение и конь у такого солдата также должны быть лучшими, поскольку он является богатым человеком, и служить должен в соответствии со своим достоинством. Таким образом, лучшим войском является то, которое, если это возможно, состоит из одного народа и в котором в кавалерии служит шляхта, а в пехоте простонародье. Именно поэтому нет в Европе войска лучшего, нежели польское, поскольку именно в Польше придерживаются описанных выше принципов»[58].

Другим гусарским ротмистром был Ян Доброгот Красиньский, который принял участие в венской кампании 1683 года. По ее завершении он утверждал, что солдат из Короны (Польши) «за свой счет служит»[59]. Затем повторял, что польское рыцарство в кампании 1683 года «без жалованья, за свой счет» в поисках славы и от любви к отчизне выступило, «поскольку за это вернейшая каждого ждет награда в небе от Бога, чем на земле от человека»[60].

Как вышеприведенные источники, так и ряд других подтверждают, что хоть гусарские товарищи и любили пользоваться современными им благами, хоть не чуждо им было стремление увеличить свое состояние, однако не доминировали у них мотивации ни витальные, ни экономические, ни тем более познавательные, а лишь этические и идеологические. Происходили они не от распоряжений, а от воспитания, от глубокой уверенности, что шляхтич создан для битвы, что именно битва делает из него дворянина и определяет его положение в обществе и государстве. Поэтому такой шляхтич, зная, что шансы на получение какой-либо материальной выгоды на войне невелики, добровольно приносил в жертву не только свое состояние, но и рисковал своей жизнью.

Из этого следовали определенные последствия. Людьми с такими мотивациями нельзя было командовать так же, как личностями с доминирующими мотивациями витальными (силой) или экономическими (деньгами). В государстве, представляющем собой модель латинской цивилизации, нельзя было и управлять гусарским товарищем посредством не согласующегося с этикой права. Это также не имело смысла и с людьми с доминирующими этическими, а также идеологическими мотивациями. В латинской цивилизации право является только отражением этики. Оно должно было вытекать из нее. Попытка создания неэтичного права закончилась бы бунтом.

Как же тогда управлять такими людьми? Во-первых, соответствующим воспитанием, а во-вторых, сообразным с ним отношением.

К самоотверженности призывали, «ссылаясь на любовь к Богу и отчизне»[61], а также личным примером. Самой страшной карой была не смерть, хотя и такая бывало применялась, а утрата жизни и чести (доброго имени). Такое наказание предусматривалось за уклонение от конной битвы или за начало