Мефистофель русской истории - Сергей Эдуардович Цветков

Шлёцер принимается за предисловие. Это – русский перевод статьи Миллера, написанной в оригинале по-немецки. Первые фразы даются мучительно – у Миллера тяжеловесный стиль, и он сам не всегда может пояснить значение некоторых мест в русском тексте (например, загадочного ни в обороте «сколь ни»). Однако затем дело трогается с мёртвой точки.

Каждое утро Шлёцер спускается к чаю с длинным списком вопросов, на которые он накануне не нашёл ответов в своих жалких учебных пособиях. Миллер постепенно входит во вкус и начинает с видимым удовольствием исполнять роль Вергилия в хождениях по кругам ада русской грамматики. Через три недели он уже с восторгом рассказывает о ежедневно происходящем у него в доме чуде советнику академической канцелярии Ивану Ивановичу (Иоганну Каспару) Тауберту и доктору Энсу. Последний, впрочем, смотрит на ситуацию по-своему и как-то раз по секрету осведомляется у Миллера насчёт Шлёцера, уж не имбецил ли этот молодой человек, у которого, вероятно, вовсе нет способности к рассуждению, коль скоро у него так чудовищно развита память.

С упомянутыми в книге Крашенинникова рыбами Шлёцер знакомится, так сказать, практически: для разъяснения их названий он обращается с вопросами к госпоже Миллер, и та угощает его за обедом теми из них, которые можно найти на рынке.

Между тем наступает канун Рождества 1761 года – последний день, который Шлёцер осуждён провести в своей комнате, наблюдая петербургскую жизнь сквозь двойные, плотно заклеенные окна. На следующий день ему, наконец, разрешают выйти на улицу, и он отправляется проведать семью одного своего земляка из Франконии, недавно умершего.

Дома его встречает ещё одна траурная весть: Миллер сообщает ему о кончине императрицы Елизаветы Петровны. О новом правлении историограф говорит сдержанно и воодушевляется только при упоминании имени великой княгини Екатерины Алексеевны, теперь уже – её величества. Ему случалось прежде несколько раз говорить с ней, и Миллер делится со Шлёцером своим восхищением от того, с каким глубоким знанием дела она рассуждала о России.

Вечером того же дня наследник Пётр Фёдорович, уже провозглашённый императором, учинит в куртажной галерее, комнатах в трёх от тела усопшей государыни, праздничный ужин, на который приглашённым велено будет прийти в нарядных светлых платьях. Новый государь явится на пир с сияющим лицом; грудь его будет украшена офицерским знаком Петра Великого, специально изъятым по высочайшему запросу из академического музея. Поступок этот не останется без насмешливого внимания со стороны многих лиц, в том числе в доме Миллера.

Новый год начинается с того, что кучер Миллера втаскивает в комнату Шлёцера огромную кипу бумаг: 781 лист in folio. Следом входит довольный Миллер. Оказывается, он раздобыл в Академии рукопись «Целяриев дикционер русский с латинским» Кирияка Кондратовича – переработку знаменитого латинского словаря Xристофора Целлария. Это настоящий русский Целларий, в полном объёме. Не забыты естественнонаучные и технические термины.

Какая великолепная находка!

Однако быстро выясняется, что пользоваться ей практически невозможно. «Нестерпимо разгонистый» почерк автора и невероятно большой размер рукописи – стопа широченных листов в аршин высотой – отравляют радость Шлёцера.

В отчаянии он начинает в свободное от других занятий время переписывать словарь на обычных листах бумаги in octavo – корни большим шрифтом, а производные и составные меньшим, и более сжатым. Тягостная работа продвигается медленно. Когда спустя полгода он в изнеможении дойдёт до буквы Р, ему станет страшно: она занимала в оригинале 32 листа, а буква Т – все 98! Но Шлёцер сумеет превозмочь себя и продолжит кропотливый труд. Всю рукопись Кондратовича он осилит только к 27 июля 1764 года. Так у него появится удобный в использовании русский словарь, который он будет дополнять в продолжение следующих 36 лет своей жизни.

Впоследствии Шлёцер признается, что русский язык дался ему труднее всех прежде изученных. Но именно знание других языков помогло ему преодолеть первые барьеры в овладении русским: многие его особенности Шлёцер уже где-нибудь встречал. В своих записках он приводит слова какого-то миллионера: «Первые сто тысяч мне достались с трудом, со следующими девятьюстами тысячами шло уже легче».

Греческий алфавит помог Шлёцеру разобраться с 24 буквами церковнославянской азбуки; подобие буквы Ш он нашёл в еврейском алфавите («составитель славянского алфавита, – замечает по этому поводу Шлёцер, – обнаружил более гениальности, чем изобретатель немецкого») и т. д. Знание греческого и латыни позволило ему понимать значения огромной массы церковнославянских слов, заимствованных из этих языков.

Но всего более Шлёцеру помогала «весёлая метода» изучения языков, на которую, по его словам, он сам напал, когда ему было пятнадцать лет, и которую затем он усовершенствовал в школе Михаэлиса. Она заключалась в «охоте за корнями» с целью установить генеалогию слов и «соединительную точку» между различными их значениями. Узнав сто корней в каком-нибудь языке, Шлёцер, не раскрывая словаря, уже угадывал или легко запоминал смысл четырёхсот производных слов.

Конечно, запоминание корней – тягостная работа памяти. И тут Шлёцеру опять приходила на помощь его эрудиция. Он довольно скоро заметил, что из десяти русских (или церковнославянских) коренных слов, по крайней мере, девять можно найти в других европейских языках, а их первоначальное тождество можно доказать по точным правилам, без детски-натянутых словопроизводств, основанных на одном только внешнем сходстве звуков. Здесь Шлёцер стоял у истоков сравнительно-исторического языкознания, о котором Миллер ещё не имел никакого понятия и часто, ознакомившись со Шлёцеровыми этимологиями, бранил его Рудбеком.

Точно таким же сравнительным методом Шлёцер постигал хитрости словообразования в русском языке. Свои приёмы он поясняет на примере слова всемилостивейшему: а) корень: мил – mil, mild во всех немецких диалектах, бесспорно греческое μειλ в μειλια, μειλινος[10] и проч.; б) словопроизводство: от мил происходит существительное милость, отсюда прилагательное милостив (ср. латинскую форму adiectivum)[11]; с) декомпозиция: все – от весь (греческое ϖας, шведское и нижненемцкое hel); д) флексии: ейший, ейшему – правильная превосходная степень (s везде знак превосходной степени: clementissimus, gnädigster,[12] χράτιστος[13]); ему – дательный падеж мужского рода единственного числа (ср. немецкое dem, ihm, древнешведское herrano-m).

Чувствуя, что он уже довольно сносно читает по-русски, Шлёцер ждёт не дождётся, когда же ему будет дозволено разделить труды Миллера по изданию исторических материалов о России. В застольных беседах с хозяином дома он старается навести разговор на темы русской статистики и географии. Миллер охотно рассуждает о Бухаре, о ловле белуги на Волге и Урале, о горном промысле, об Амуре, и нередко, воодушевясь, ведёт Шлёцера к себе в кабинет, где вытаскивает из шкафов и раскладывает перед ним архивные свитки, рукописи, тетради с выписками и т. д.

– Тут работа