Переписка, 1911–1936 - Василий Васильевич Кандинский

В Ваших картинах (только вчера доставленных курьером, мы ведь снова в Мюнхене только два дня) я разглядел очень много. И два корня: 1) «чистый» реализм, т. е. вещи, каковы они суть, и при этом каково их внутреннее звучание. Это то, о чем я напророчествовал в своей книге: «фантастика простейшей материи»{18}. Моему искусству это прямо противоположно и… внутренне произрастает из того же корня: живёт ли стул или живёт линия — в конечном счёте, в самой основе, это одно и то же. Такую «фантастику» я очень люблю и вообще, и в Ваших картинах в частности. «Автопортрет», «Сад» (не тот, что я хотел, но тоже очень хороший). 2) Второй корень — дематериализация, романтически-мистическое звучание (т. е. то, что делаю и я) — именно при таком применении принципа это я уже люблю меньше. Но… всё же и эти вещи хороши и очень меня интересуют.

Это второе звучание (= корень) слышится также у Кокошки (точнее, слышалось, так как я видел это три года назад) плюс элемент «странности». Это меня интересует (с удовольствием на это смотрю), но не вызывает внутреннего трепета. Для меня тут слишком много обязательного, чересчур аккуратного. Если во мне возникает что-то подобное, я об этом пишу (но сам никогда не стал бы рисовать). Я просто говорю: «У него было белое лицо и чёрные губы». Мне этого достаточно, точнее, для меня тут заложено больше. Я всё сильнее чувствую: в каждой работе должно оставаться пустое место, т. е. такое, которое ни к чему не обязывает! Возможно, это и не «вечный» закон, а закон «на завтра». Я не возношусь, с меня довольно и завтрашнего дня. Да-да!

Напишите, прошу, как на Вас подействуют мои работы в «Новом Сецессионе»{19}. Я всегда был уверен, что Вы поймёте и почувствуете Мюнтер. Вообще на её работы очень мало кто отзывается. Ах они толстокожие! Мне-то хорошо: я умею пробивать шкуру этих животинок. Наши с Вами средства хорошо для этого подходят. Так и задайте как следует жару этим берлинцам! Пусть их колотит и бросает в пот. Конечно же, нам не нужно намеренно об этом заботиться. У меня есть друг, который, здороваясь, без всякого умысла так пожимает руку, что невольно охнешь. И он немедля просит прощения. Мы не так хорошо воспитаны.

У меня очень много работы. И не меньше творческих намерений. Где взять время? Я теперь особенно остро чувствую, что всем нам предстоит «жить» ещё не раз. Имею в виду телесно. Этот долгий, долгий путь.

Сердечно жму Вашу руку, мы кланяемся Вам и Вашей жене. Вполне ли поправилась малышка?

Ваш Кандинский

Обложка каталога первой выставки «Синего всадника».

1911–1912

19. Кандинский, Ф. Марк и Г. Мюнтер — Шёнбергу

06 декабря 1911 г

Мюнхен

6.12.1911

Дорогой господин Шёнберг!

Мы трое прочли в «M. N. N.» [Münchener Neuesten Nachrichten (Мюнхенские последние известия)] заметку о Вашем секстете d-moll{20} и очень порадовались за Вас и за наше общее дело{21}.

Жмём Вашу руку и горячий привет супруге,

Кандинский

Пишите же ещё!!

[рукой Марка] На Новый год мы с женой будем в Берлине, и я был бы рад с Вами повидаться. Обязательно извещу Вас заранее.

Сердечно, Ф. Марк

[рукой Мюнтер]

Места почти не осталось, и мне остается только присоединиться к общему привету.

Мюнтер

20. Шёнберг — Кандинскому

14 декабря 1911 г

Берлин-Целендорф

14.12.1911

Дорогой господин Кандинский,

я ещё не дочитал Вашу книгу{22}, прочел две трети. Но уже сейчас могу сказать, что она мне чрезвычайно нравится. Очень во многом Вы правы. Особенно в том, что Вы пишете о цвете в сравнении с музыкальном тембром. Это совпадает с моим ощущением. Меня чрезвычайно интересует Ваша теория форм. Весьма любопытна глава «Теория». В некоторых мелочах я не вполне с Вами согласен. И прежде всего с Вашим намерением, если я правильно его понял, создать строгую теорию. Думаю, что сейчас в этом нет необходимости. Мы ищем и продолжаем искать (как Вы сами говорите) с помощью чувства. Так не будем же этим чувством жертвовать ради теории!

Теперь хочу сказать о Ваших картинах. Итак: они мне необычайно понравились. Я пошёл туда сразу по получении Вашего письма. Больше всего мне понравился «романтический пейзаж». Остальные работы размещены не очень удачно. Кое с чем я не могу примириться: с форматом, с размером. На это у меня есть также одно теоретическое возражение: поскольку речь идёт только о пропорциях, к примеру

чёрный 24: белый 120

на красный 12: жёлтый 84,

то это соотношение не может зависеть от формата, поскольку я могу определённо утверждать то же самое после сокращения, скажем, на 12:

чёрный 2: белый 10

на красный 1: жёлтый 7.

Я полагаю, что в «сокращённом» виде это уравнение воспринимается легче.

Практически это означает, что я воспринимаю эти веса хуже, поскольку они во многом ускользают из моего поля зрения. (А некоторые исчезают полностью.) Мне нужно отойти подальше, и тогда, естественно, картина уменьшается, а самое это уравнение предстает в «сокращённом» виде.

Возможно, потому-то очень большие картины произвели на меня не столь сильное впечатление, что я не смог воспринять их целиком.

Обложка книги Кандинского «О духовном в искусстве». 1911

Теперь о работах г-жи Мюнтер. Хотя я и не сразу о них вспомнил, я заметил их первыми, как только вошёл в зал: они в высшей степени своеобразны в своей живительной простоте. Воплощение естественности. Суровая нота, их отличительная черта, скрывает в себе доброту и любовь. Я получил истинное наслаждение.

Картины господина Марка мне тоже очень понравились. Что за мягкость в этом «великане»! Сначала я был буквально поражен, но очень скоро смог свести её воедино с тем впечатлением, которое Марк на меня производит. В целом очень приятно. В остальном на выставке мне мало что понравилось. Больше всего г. Нольде{23}, с которым я вскоре познакомился, хотя как личность он мне понравился гораздо меньше. Затем пражанин Кубишта{24}.