И не иссякнут родники - Вячеслав Леонидович Светличный

из пламени, Эдуард на ходу выскакивал, чтобы посмотреть на прицепщика — как он? Тому обжигало руки, он нахохлился, выглядел черным вороненком. Тракторист трусцой бежал сбоку, смотрел на задний мост. На прицепной серьге горела трава. «Хорошо, что на мосту нет подтеков. Хорошо, что нет подтеков», — буксовало в голове одно и то же.

— Эдик! Что-то делать… — кричал Олеся и тыкал рукой на серьгу, — делать что-то надо!

Эдуард пригоршнями хватал землю за плугом и кидал под бак. Если взорвется — обоим крышка…

Позже, при встрече, я спросил Чушкина: как же у них обошлось? «Нас спасло, что одежда на нас не промасленная была и на тракторе не было подтеков — ухаживали за ним каждый день».

На какой-то миг казалось, что наступили сумерки. Солнца не было — лишь на короткое время сквозь дым появлялся бледный диск, как при затмении. Хорошо, что ветер несилен. Все бы насмарку…

Наперерез полем во весь мах скакала бригадирская лошадь, запряженная в ходок. Но в ходке сидел не бригадир — другой мужик. Он сунул Эдику помятую бумажку. Чушкин схватил, развернул: «Эдик, опаши полосу». Швырнул записку — она моментально взвилась и исчезла в клубах дыма.

Петр Евдокимович Сергунин, бывший бригадир, дядя Петя, потом подтвердил:

— Да, так оно и было. Утром к кузнице чабан прибежал: болото горит. Я послал мужика с запиской к Чушкину, а сам бросился людей собирать. Погода жаркая, а меня озноб трясет: шутка ли — 400 гектаров спелого хлеба сгорит…

Олеся тоже подтвердит:

— Сроду не забыть тот день. Как вспомню — все перед глазами задний мост, а над ним бак. Руки трясутся, к колесу прикоснуться нельзя — до того накалилось. Самого взбутетенькивает (он смешно показывал, как его тогда встряхивало). Гудит под баком-то!..

…Окончательно они тогда успокоились, когда против главного огня прошли с плугом два раза. Ослабевшее пламя если и перескочит, уже не так страшно.

Отъехали в сторону, остановили трактор. Пали на землю. Прискакал из деревни дядя Петя, бригадир, привел народ, у каждого в руках березовые вицы — захлапывать огонь. Глянул на парней, а сам все повторяет:

— Было бы делов-то… Делов-то было бы…

Те лежат, оба в саже, на лице одни глаза обозначены да зубы поблескивают.

— Цело, дядя Петя. И пшеница, и трактор…

Бригадир подошел к Чушкину, взглянул на его опаленные ресницы, брови и волосы на висках, ухватил пятерней за чуб, другой рукой обнял.

— А ты тоже здорово струхнул, — сообщил Олеся Чушкину, лежа на спине и глядя в яснеющее небо. — Лица на тебе не было. На меня-то откуда, интересно, такое мужество напало, что я с плуга не удрал? Ума не приложу…

— А знаешь, Олеся. Сейчас только дошло. Много интересной работы на земле. Я бы для своих детей не желал иного: пускай землю пашут, хлеб растят, полем любуются… (Сегодня уместно отметить: исполнилась та давнишняя мечта целинника — два сына-близнеца учатся в Саловском сельхозтехникуме, продолжат дело отца.)

А в те дни, когда опять подошла очередь Чушкину пахать, Сергунин сказал:

— Езжай допахивать Чушкино поле.

— Куда-куда? — не понял Эдик.

— На поле свое, говорю, езжай! Не остались бы в живых — памятник поставили бы на то место.

Юбилей целины праздновали в районном Доме культуры. Репродуктор распевал на всю округу: «Здравствуй, простор широкий!..» На заднике сцены было изображено море колосящейся пшеницы, багровая заря и большие цифры: 25. Авансцену украшал огромный сноп, перевязанный красной лентой с надписью «Целинный хлеб». С тех самых ковыльных когда-то степей.

В зале собрались первоцелинники, передовики производства, гости.

Кузьма Васильевич Ковалев привел с собой сына, зятя, двух дочерей и внука — все они прикипели к этой земле, продолжили династию хлеборобов.

— Кузьма Васильевич, вы помните всех своих трактористов? — спрашивает ведущий.

— Конечно, — ответил Кузьма Васильевич.

— И Чушкин был среди них?

— Обязательно.

— Хотелось бы с ним повидаться?

— Какой разговор…

Эдуард Иванович крепко обнимает своего бригадира. К ним спешит уже и бригадир другой бригады — Петр Евдокимович Сергунин.

Хорошо, что тогда, на вокзале, их поезда пришли не в одно время!

В. Веселов

МАСТЕРОВЫЕ

ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ С ЗАВОДСКИМ ПЕЙЗАЖЕМ

Именно так и хочется их написать: втроем на фоне задымленных кирпичных стен, немногих стен, оставшихся от старейшего в Кургане завода.

Так и назвать их хочется — м а с т е р о в ы е, словом, уже исчезнувшим из нашего обихода. И слово это, и прокопченные мемориальные стены очень идут к ним — наследникам и носителям традиций старой «Турбинки».

Все трое с «Кургансельмаша», все мастера первой руки. Общий стаж работы на заводе — сто лет.

Федор Зыков, модельщик.

— Талант? Дар особенный? Нет, на одном таланте у нас не выедешь. Смотришь: хорошие у мужика руки, и ум есть, и сметка. Но вот безделица — терпения не хватает: все быстрей, быстрей… А в модельном деле скоро — не споро. Да оно и везде так. Добрая совесть должна быть, профессиональное самолюбие, жилка рабочая…

Анатолий Зыков, слесарь-инструментальщик.

— Учеником я никогда не был. То есть, лучше сказать, в деле учился, в работе. Пришел на завод мальчишкой, устроился токарем. Послушал мастера — и к станку. А на третий день мне ученика дали. Понятное дело — война…

Александр Зыков, электромонтер.

— Прохладные люди мне не нравятся. Бывает, запарка в цехе, мастер волнуется, конечно, подгоняет. На свой лад работу требует. Так не годится. Надо свой интерес в работе иметь…

Все трое сдержанные, невозмутимые, почти бесстрастные. Мягкое, с чуть размытыми чертами лицо Федора Кондратьевича лишь изредка преображается каким-то внутренним светом, легкая, едва заметная улыбка мудреца. Брат его, Александр, тот и вовсе выглядит безмятежным. Но это лукавая безмятежность: все видит и все понимает. Анатолий Илларионович, пожалуй, самый открытый из них. Эта его молодая способность мгновенно откликаться больше всего и привлекает при первом знакомстве. Держатся они с достоинством и свободно, от всех троих остается в памяти ощущение прочности, спокойной гордости достойно прожитой жизнью.

Это второе поколение заводских Зыковых. Первыми были отцы.

В начале века в одной зауральской деревне жили друзья — однофамильцы Зыковы — Илларион и Кондратий. Знали их в округе как отменных бондарей, но жили Зыковы обычными крестьянскими заботами: пахали землю, ходили за скотиной. Только земли у них было мало и кормила она скудно. И вот, захватив немудреный свой инструмент — топор и долото, — уходили друзья на заработки. По ремеслу и промысел — кадушку или ушат хозяйке сладить, а если бригада собиралась, дом ставили. Трудиться Зыковы умели и любили, радовались, глядя, как сруб растет, а потом и вовсе веселая работа начиналась — окна ставить с резными наличниками, с филенчатыми ставнями.

Все чаще покидали друзья деревню, все чаще наведывались