Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

им еще и потому, что никакого другого имущества у них нет, и выигрывают на нем даже престижную гонку. И это не только бегство от реальности, но и «новая деловитость», опьянение жизнью, гимн каждому мгновению их земного существования.

Не пасынками судьбы, но сознательными аутсайдерами в жестокой окружающей действительности воспринимают себя владельцы маленькой автомастерской, художник Фердинанд Грау, который зарабатывает себе на хлеб тем, что пишет портреты усопших, жильцы пансиона фрау Залевски, и рассказчик, обитающий там в меблированной комнатушке. («Зато ты член ордена — Ордена неудачников и неумех, с их бесцельными желаниями, с их бесплодными мечтами, с их любовью без будущего, с безрассудностью отчаяния...») Бухгалтер Хассе повесится на пояске от халата своей жены, когда узнает, что она обманывает его. Студент Георгий не может осуществить заветную мечту — получить диплом о высшем образовании: запас денег, заработанных для этой цели шахтерским трудом, иссяк. Эрну Бениг, секретаршу какого-то босса, ожидает тоскливая жизнь в одиночестве, ведь неизбежно настанет час, когда любовники ее покинут. В трагедиях этого социального микрокосмоса отражается ужас времени, предшествующего мировой экономической депрессии. «Сцепились супруги Хассе, жившие уже лет пять в тесной комнатушке; жена сделалась истеричкой, а мужа просто задавил страх потерять свою должность. Для него это был бы конец. Ему ведь было сорок пять лет, и никто не нанял бы его больше, если бы он стал безработным. В том-то и был весь ужас: раньше люди опускались постепенно, и всегда оставалась возможность снова выкарабкаться наверх, теперь же любое увольнение сразу ставило на край пропасти, именуемой вечной безработицей».

Придя в музей, Локамп видит там толпу людей, пришедших туда, как выясняется, не для того, чтобы насладиться произведениями искусства, а потому что там топят и, следовательно, там можно укрыться на пару часов от холода, царящего под мостами и на улицах. В этой и многих других сценках романа Ремарк рисует такую картину жизни в Веймарской республике конца 1920-х годов, в которой сострадание к «сирым и убогим» стоит рядом с обвинением тех, у кого в руках и власть, и богатство. «Во всех залах царила тишина; несмотря на большое количество посетителей, не было слышно ни слова, и все же мне казалось, что я наблюдаю за какой-то титанической борьбой, неслышной борьбой людей, которые повержены, но не хотят сдаваться. Их выкинули из сферы труда, устремленности к цели, профессиональных занятий, и вот они заполнили собой тихое пристанище искусства, чтобы не закостенеть в отчаянии. Они думали о хлебе, об одном только хлебе и о работе, но они шли сюда, чтобы хоть на несколько часов убежать от своих мыслей, и вот бесцельно слонялись, волоча ноги и опустив плечи, меж правильных римских голов и прекрасных белоснежных эллинских изваяний — потрясающий контраст, безутешная картина того, чего человечество достигло за тысячи лет и чего оно достичь не смогло: оно создало бессмертные шедевры искусства, но не смогло дать вдоволь хлеба каждому из своих собратьев».

Фоном же всего повествования является растущее влияние идеологии насилия и устрашения. Ремарк особо и не старается закамуфлировать харизматического политагитатора, за которым вскоре должны последовать массы.

«На сцене стоял коренастый, приземистый мужчина, у которого был низкий зычный голос, хорошо слышный в самых дальних уголках зала. Это был голос, который убеждал уже сам по себе, даже если не вслушиваться в то, что он говорил. Да и говорил он вещи, понятные каждому. Держался непринужденно, расхаживал по сцене, размахивал руками. Отпивая время от времени из стакана, отпускал шутки. Но потом вдруг весь замирал и, обратившись лицом к публике, изменившимся резким голосом одну за другой бросал хлесткие фразы — известные всем истины о нужде, о голоде, о безработице, и тогда голос его нарастал, доходя до предельного, громового пафоса при словах: “Так дальше жить нельзя! Перемены необходимы!” Они сидели в душном зале, откинувшись назад или подавшись вперед, подставляя сомкнутые ряды голов потоку слов; но странно: как ни разнообразны были лица, на них было одинаковое отсутствующее выражение и одинаковые сонливые взгляды, устремленные в туманную даль, где маячили прельстительные миражи; в этих взглядах была пустота и вместе с тем ожидание чего-то невероятного, что, нахлынув, сразу поглотит все — критику, сомнения, противоречия, проблемы, будни, повседневность, реальность. Человек на сцене знал все».

Вслед за этим Локамп и Кестер попадают на другое политическое собрание, и им сразу же видно, что проводят его социал-демократы. Стол президиума перед рядами стульев покрыт белой скатертью, за столом не только партийные секретари, но и «какие-то ретивые старые девы». «Оратор, судя по всему, чиновник, говорил казенно и скучно, приводил доказательства, цифры; все было толково и верно и все же не так убедительно, как у того, предыдущего, который вообще ничего не доказывал, а лишь утверждал». Точными, скупыми мазками Ремарк обозначает дилемму, перед которой стояли демократы республики, и показывает, что в борьбе против движения хиромантов и ксенофобов они были обречены на поражение, ибо тем «не нужна была никакая политика. Им нужно было что-то вроде религии».

Улицы Германии начинает завоевывать темная сила, которую многие еще не принимают всерьез. Возобновляется гражданская война, которая сотрясала республику уже в первые годы ее существования и будет теперь длиться до тех пор, пока не закончится победой диктатуры. «В городе было неспокойно. По улице проходили колонны демонстрантов: одни — под громовые звуки военных маршей, другие — с пением “Интернационала”, третьи двигались молча, с требованием работы и хлеба на транспарантах. Топот бесчисленных шагов по мостовой воспринимался как ход громадных, неумолимых часов. Под вечер произошло столкновение между бастующими и полицией, двенадцать человек получили ранения. Ясно было, что всю полицию подняли по тревоге если не с утра, то в полдень. Завывание сирен доносилось даже с дальних улиц». Готфрид Ленц, этот веселый скептик и мрачноватый любитель приключений, будет застрелен нацистом прямо на улице — более или менее случайно, его с кем-то перепутают. Снова наступает время, когда человеческая жизнь в глазах все более и более радикализирующегося общества не будет стоить и ломаного гроша.

На насильственную смерть товарища Отто Кестер решает ответить местью. День за днем прочесывает он улицы большого города в поисках убийцы. Но найдет его и совершит акт отмщения не Отто и не Роберт Локамп, а человек из их круга. Возмездие станет одним из центральных драматургических моментов во всех последующих романах Ремарка. Не таким безобидным, как в случае с Паулем Боймером и его товарищами, которые подкараулят ненавистного им Химмельштосса ночью и хорошенько вздуют его, и не