Зоя Космодемьянская. Правда против лжи - Виктор Стефанович Кожемяко

Знаете, что больше всего обрадовало меня в Петрищеве? Изображение комсомольского значка, сохраненное над входом в музей. Красный флаг с ленинским профилем и эти пять букв: ВЛКСМ. Кто-нибудь скажет, что ничего особенного. Неправда! Ведь комсомол – это суть Зои. Уберите упоминание о нем, и уйдет суть ее личности, сформированной временем. Уйдет само время. Замените комсомольский значок здесь, над входом, другим символом – скажем, двуглавым орлом (в теперешнем духе, что делают сплошь и рядом), и получится искажение образа во времени, или, попросту говоря, вранье.

– А вам не предлагали снять этот значок? – спрашиваю Надежду Владимировну Савосину, которая сопровождает меня в небольшой экскурсии по музею и деревне.

– Да мы ни в коем случае не согласимся! Насмерть будем стоять. Как можно искажать память?

И она рассказывает мне то, что рассказывают здесь всем посетителям. Сперва был после войны «Уголок памяти», посвященный Зое, и находился он в сельсовете. А потом комсомольцы решили построить этот дом для музея. То была настоящая комсомольская стройка. В 1956-м музей принял первых посетителей.

Понятно, что-то за прошедшие почти шесть десятилетий менялось. Но надо отдать должное хранителям памяти: в угоду конъюнктуре не поступились ничем. И представленные в витрине номера «Пионерской правды», в том числе с Павликом Морозовым, и «Комсомольская правда», которую читала Зоя, да все, что удалось собрать, сохранить, выставить, несет дыхание времени.

Свидетельства очевидцев были и будут бесценны

Но память о Зое в Петрищеве – это не только музей. Память – вся деревня, с которой неразрывно оказались связанными последние дни и минуты ее жизни.

Мы стоим с Надеждой Владимировной Савосиной на улице, где тает первый выпавший с утра снежок, и она мне еще раз напоминает, где что происходило:

– Видите за кустарником водонапорную башню? Как раз там был сарай с немецкими лошадьми, который шла поджечь Зоя… А в этой стороне дом Седовых, где находилась немецкая комендатура и куда сразу Зою привели, когда ее схватили… Потом повели в штаб, это дом Ворониных вон там, но он сгорел в 1957-м от удара молнии – наследники новый отстроили… И затем уж повели в дом Прасковьи Кулик. Пройдемте туда.

Об этом доме, где Зою страшно пытали, откуда часовой выводил ее босую на мороз, где в полузабытьи провела она остаток последней ночи и откуда ушла на казнь, написано много. Он и теперь смотрит на нас тремя своими окнами. С 1957-го дом стал филиалом музея, однако нынче экскурсантов в него перестали пускать: аварийное состояние.

– Неужели будет разрушен? – спрашиваю с давней тревогой, вспоминая, что уже разрушили дом Зоиных бабушки и дедушки, где она несколько лет подряд проводила каникулы в родных Осиновых Гаях, что полуразрушено и продолжает разрушаться здание московской школы, где они с братом учились…

– Мы делаем все от нас зависящее, чтобы этого не произошло, – отвечает Надежда Владимировна. – Поддерживаем дом, добиваемся реставрации.

Как это важно – дать возможность людям эмоционально пережить ее страдания в той обстановке и атмосфере! И потом пройти те двести шагов от дома до места казни. Сотрудники музея подсчитали: шагов было двести. Столько же под барабанный бой пройдут солдаты Красной Армии на Параде Победы, чтобы бросить к подножию Мавзолея В. И. Ленина поверженные фашистские знамена. Я услышал впервые такое символическое сопоставление здесь, в музее, когда Надежда Серафимовна Ефименкова при мне вела экскурсию. «Молодцы», – опять подумал о «трех богатырях»…

Когда мы с Надеждой Савосиной стояли перед местом казни, обнесенным чугунной оградой и обсаженным голубыми елями, она призналась: сколько ни водила сюда экскурсий, каждый раз с трудом сдерживала слезы. По рассказам очевидцев, в основание поставленного обелиска замуровали столбик от виселицы.

– А ограда эта в советское время вся алела от пионерских галстуков…

Мы долго молчали. И думалось о том, что вряд ли все-таки может быть забыто происшедшее здесь 72 года назад. Как бы ни старались враги.

Самое сильное по впечатлению – правда о подвиге. Именно она одолела гнусную ложь в ноябре 1991-го. А доносили эту правду жители деревни, которые видели все своими глазами. Тогда очевидцев в живых было еще довольно много, и со всеми я постарался поговорить, записать их рассказ, задать волновавшие меня вопросы.

– А теперь осталось только двое тех, кто помнит немцев, Зою и казнь.

– Кто же?

– Валентина и Нина Седовы. Одной в 41-м было 11 лет, другой – 9.

О, я ведь с ними тоже разговаривал в 91-м! С ними и с их матерью Марией Ивановной Седовой, которой на то время был уже 81 год. Теперь, прикидываю, столько же ее младшей дочери…

Они вспоминали, как в их дом на самом краю деревни привели схваченную Зою и как обыскивали ее. Вспоминали казнь. Говорили об оккупации. Поселившиеся у них незваные постояльцы перестреляли на еду и кур, и овец, и поросенка, и корову у бабушки Седовой. Перед Рождеством елку срубили около избы (в лес пойти, очевидно, боялись) и установили ее в комнате. Перепились, бросались бутылками в стену, орали песни. А потом вывалились на улицу. Известно, что тело казненной Зои оставалось на виселице – для устрашения жителей – полтора месяца, до самого прихода наших, и в ту рождественскую ночь пьяные солдаты еще раз надругались над ним: искололи штыками, кинжалами, отрезали грудь.

Рассказывали Мария Ивановна Седова с дочерьми и про то, как опознавали Зою. Первым делом после освобождения Петрищева принесли к ним в дом (а затем и в другие дома) целую стопку комсомольских билетов с фотографиями. И среди них все смотревшие – каждый сам по себе – выделили одну. Ее, Зоину.

А в «Аргументах и фактах» 50 лет спустя утверждалось, что это вообще была не Зоя и немцев в Петрищеве не было. Да ужас что еще утверждалось, отвратительно вспоминать…

Почему здесь не любят журналистов

Судя по всему, именно с тех пор работники Петрищевского музея не любят журналистов, которые к тому же за прошедшее время дали достаточно дополнительных поводов их не любить.

– Поражает меня, как действуют, – возмущается Татьяна Григорьевна Тенькова. – Есть же правда, известная, доказанная. Нет, если известно, значит, не интересно. Дай-ка я что-то свое врублю. И врубают…

Не потому ли в последнее время замкнулись сестры Седовы и категорически перестали давать интервью? Кому же понравится, если тебя то и дело перевирают.

– По-моему, вот что еще сказалось, – комментирует многолетний директор музея. – Помните, мы были с вами на подготовке передачи Первого телеканала «Пусть говорят»?