Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий

небесспорному) выводу, что Багратион выбыл из строя ещё до 9 часов утра, а флеши пали к 10 часам, в итоге не 8-й, а 3-й атаки[942]. Автор капитального исследования о Бородинской битве В.Н. Земцов полагает: сколько раз переходили флеши из рук в руки, «сказать точно невозможно»[943].

Кульминационным моментом битвы стал штурм Курганной высоты с 18-пушечной батареей из корпуса H.Н. Раевского. Её французы с утра уже занимали, но были выбиты оттуда. Теперь, в 14 часов, Наполеон приказал атаковать высоту генералу Огюсту Коленкуру, который только что заменил сражённого русским ядром командующего 2-м кавалерийским корпусом Великой армии Л.-П. Монбрена. Коленкур обещал: «Я буду там сей же час — живой или мёртвый!»[944] Он встал во главе дивизии своих кирасир — «gens de fer» («железных людей»), как называл их Наполеон, — и устремился на высоту, к батарее Раевского. В сверкающих кирасах и латах, словно железный смерч, «gens de fer» Коленкура через ров и бруствер ворвались под огнём русских орудий на батарею по трупам чужих и своих солдат и были встречены здесь в штыки. «Казалось, что вся возвышенность обратилась в движущуюся железную гору», — вспоминал участник битвы Е. Лабом[945].

Никто из защитников батареи не бежал от врага. Они разили французов штыками, прикладами, тесаками, дрались банниками, рычагами. Их генерал, соратник Суворова Пётр Гаврилович Лихачёв, весь израненный, ободрял солдат: «Помните, ребята, дерёмся за Москву!», а когда почти все они погибли, «расстегнул грудь догола» и пошёл на вражеские штыки[946]. Еле живой от ран, он был взят в плен.

Ценой невообразимых усилий и потерь французы овладели Курганной высотой, причём генерал Коленкур был убит. Он сдержал слово, данное Наполеону: живым ворвался на высоту, взял её и остался на ней мёртвым. «Я был рядом с императором, когда ему доложили об этом, — вспоминал Арман Коленкур, старший брат Огюста. — Нет надобности говорить, что я при этом почувствовал. «Он умер смертью храбрых, решив исход сражения», — сказал император»»[947].

Атака «gens de fer» Огюста Коленкура, безусловно, самый блестящий манёвр и самый большой успех французов в Бородинской битве, более эффектный, чем даже «фантастическая» атака Монбрена у Сомосьерры в 1808 г. Можно понять тот восторг, с которым сами французы относят атаку Коленкура к замечательнейшим подвигам «в военных летописях народов»[948]. Понятны и выспренность их слов о гибели Коленкура. Виктор Гюго называл эту потерю в ряду самых тяжких потерь Наполеона («И Коленкур сражён в редуте под Москвой»)[949].

Всё это можно понять. Но нельзя забывать другое. Что выиграл Наполеон ценой гибели таких людей, как Монбрен и Коленкур, ценой крови тысяч и тысяч своих «gens de fer», чего он добился, овладев Курганной высотой? Да, он захватил ключ, главный опорный пункт русской позиции. Мало того, к 17 часам он уже занял все вообще русские позиции от Бородина справа до Утицы слева. Но россияне не бежали. Они лишь отступили (если не сказать отодвинулись) назад, к высотам у д. Горки, и стояли — хотя и поредевшие, но несломленные. Глядя на них с Курганной высоты, Наполеон надолго задумался. Ведь после стольких побед, одержанных на своём веку чуть ли не над всеми армиями Европы, после того, как он страстно жаждал этого сражения, дождался его и твёрдо верил в окончательную победу, — после всего этого невесело ему было видеть, что на этот раз такой победы он не одержал.

О чём он думал в те минуты? Вероятно, о том, что у него осталось нетронутым ударное ядро его армии — гвардия, почти 19 тыс. лучших солдат.

Маршалы Даву, Ней и Мюрат умоляли императора двинуть гвардию в бой и таким образом «довершить разгром русских»[950]. Некоторые авторитетнейшие знатоки нашей темы — например, классик марксизма Ф. Энгельс и президент Военно-исторической ассоциации России О.В. Соколов — полагают, что, если бы Наполеон ввёл в сражение гвардию, русская армия «была бы наверняка уничтожена»[951]. Сам Наполеон, по-видимому, не был в этом уверен. «Успех дня достигнут, — заявил он в ответ на просьбы маршалов, — но я должен заботиться об успехе всей кампании и для этого берегу мои резервы»[952]. Такие авторитеты, как А. Жомини и К. Клаузевиц, оправдывали это решение императора: «Победа была в его руках, — читаем у Клаузевица. — Москву он рассчитывал и так занять; выдвигать более крупную цель, поставив на карту последние силы, по его мнению, не вызывалось требованиями ни необходимости, ни разума»[953].

Поскольку русская армия при Бородине, уступив все свои позиции, оставила поле битвы и (как это предусматривал Кутузов в своей диспозиции «на случай неудачного дела») стала отступать к Москве, Наполеон, естественно, был вправе счесть Бородинскую битву выигранной — и тактически, и стратегически. Столь разные «эксперты», как Жозеф де Местр и В.В. Верещагин, рассуждали просто: «Побеждать — это значит идти вперёд, отступать — быть побеждённым». «Москва отдана, сим всё сказано»[954]. Соотношение потерь подтверждает такой итог. По ведомости из архива Военного министерства Франции, Наполеон потерял при Бородине убитыми и ранеными 28.086 человек[955]; Кутузов, по данным Военно-учётного архива Главного штаба Российской империи — 45.633 («нижних чинов» — 45 тыс., генералов и офицеров — 633)[956].

Однако разгромить русскую армию, обратить её в бегство Наполеон при всех своих надеждах и планах не смог. Он сам и всё его воинство, от маршалов до солдат, после битвы были разочарованы, ибо не увидели привычных для Наполеона атрибутов победы (массы пленных, трофеев, бегущих врагов). Русские войска, уступив свои позиции, сохранили главное — боеспособность. Правда, Кутузов тоже не решил своей задачи спасти Москву. После Бородина он вынужден был пожертвовать древней столицей. Но сделал он это не столько по воле Наполеона, сколько по своей собственной, не потому, что был разбит и деморализован, а потому, что выстоял и уверовал в победоносный для России исход войны без риска нового сражения за Москву.

В то же время Бородино ослабило моральный дух наполеоновской армии, пошатнуло былую уверенность в победе, снизило её наступательную активность. Не в тактическом и стратегическом и вообще не в военном, а в моральном и даже (если учитывать последующий ход войны) политическом отношении Бородино было русской победой. Сам Наполеон склонялся к такому заключению: «Французы в нём, — сказал он о Бородинском сражении, — показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми»