Я — Тимур властитель вселенной - Марсель Брион

Я спросил, где находится железная стена? Они объяснили, что между Абескунским и Черным морями возведена стена из железа с несколькими воротами для прохода. Затем я вспомнил легенду о вале, который построили Яъджудж и Маъджудж (т. е. Гог и Могог) и которую слышал задолго до этого, в ней видимо речь шла именно о той самой железной стене. Я спросил, на самом ли деле она железная? Кипчакские военачальники ответили: «Нет, однако между камнями залит раствор из свинца, поэтому ту стену называли железной». Я спросил, тогда почему ту стену не назвали свинцовой, почему именно железной? Кипчаки ответили, что слышали от своих отцов о том, что часть той древней стены была все же железной.

Несмотря на жар и распухшую руку, как человек, постоянно заботившийся о росте своих знаний, я вновь спросил: «Знаете ли вы в каком веке и кем построена та стена?» Они ответили, что железную стену возвел один из царей Ирана, однако им неведомо когда то произошло. Я спросил: «С какой целью возвели ту стену?» Кипчаки ответили, что стена возведена была с целью не дать им продвинуться на юг и напасть на иранское царство, расположенное южнее горных цепей.

Я решил, что как только выздоровею, отправлюсь туда, чтобы увидеть ту стену. На погребение павших ушло три дня, и в течении того времени о Тохтамыше не было никаких новостей.

Поскольку воины мои принесли мне победу, я как обещал, предоставил им свободу брать себе все, что имелось в стране кипчаков, любое легкое и тяжелое имущество, в любом количестве, которое они в состоянии унести, при условии, что все это они повезут с собою в Мавераннахр, а не израсходуют или растратят в Кипчакии или другой стране.

Старые, умудренные опытом воины, овладев трофеями в виде имущества врага, знают и ценят его, не растрачивая его на вражеской или какой-либо другой земле, а доставляют к себе на родину, чтобы оно служило им капиталом, позволяющим жить безбедно, в случае утраты ими способности трудиться. В отличие от них, молодые воины, лишенные той дальновидности, что присуща тем, кто опытен и повидал мир, в погоне за удовольствиями бездумно тратят свою добычу во всех чужих странах, что попадаются на их пути, а к моменту возвращения на родину, за душой у них уже ничего не остается. Этот вопрос не имеет особого значения для меня, как человека, и мне должно быть все равно, останется что-либо за душой у моих воинов к моменту их возвращения на родину или нет. Однако, с точки зрения боевого духа, воюющих солдат, этот вопрос очень важен. Потому что воин, привыкший транжирить свое имущество, взамен получаемых удовольствий приучает себя к плотским утехам, и его ценность как солдата падает.

Наслаждения убивают дух доблестного воина и те, кто стремится к ним — становятся рабами страсти, теряют свою силу. Именно таким образом случилось мне, в возрасте до сорока лет растрачивать свои силы и об этом я уже рассказывал. Воинам я предоставил полную свободу грабить, разрешил убивать всякого, кто вздумает препятствовать им в этом, брать столько наложниц из числа женщин врага, насколько позволяет их материальное состояние. Потому что, воин делающий своей наложницей женщину врага, должен быть в состоянии кормить ее и одевать, а не имея такой возможности, он обязан выставить их в приличном виде для продажи на невольничьем рынке.

Мой предок Чингиз-хан позволял воинам брать в качестве добычи неограниченное число женщин и мужчин в завоеванных им государствах, и часто те не были в состоянии обеспечить их нужной едой и одеждой, чтобы можно было выставить их в приличном виде для продажи на невольничьем рынке, и в конце концов порядком истомившись от таких забот, они разом убивали всех принадлежащих им молодых женщин и мужчин. Я же подчеркиваю для своих солдат, что они могут брать в плен стольких молодых женщин и детей, пригодных для продажи в рабство, скольких они в состоянии обеспечить едой, чтобы можно было их продать затем на рынке.

Я запретил своим воинам единственное — братоубийство во время грабежа. Я сказал, что всякий, пытающийся отнять законную добычу своего соратника, будет убит. Всякий воин, которому удалось первым наложить руку на имущество, молодую женщину или юношу врага, становится их законным хозяином, те же, в свою очередь, становятся его имуществом, и другой воин не вправе препятствовать ему в этом или пытаться присвоить себе то имущество, женщину или мужчину.

Целых четыре недели мои воины были заняты грабежом в городах и селах кипчаков. Они уничтожили часть местного населения. Были убиты и некоторые из моих воинов — отдельные лица из местных сопротивлялись грабежу, вооружившись, собирались в небольшие отряды, вступали в схватку с моими воинами и нередко убивали их.

Я знал, что было опасно везти имущество, ставшее нашей военной добычей, по той же дороге, по которой мы пришли к кипчакам, потому что жители тех краев могли пытаться мешать вывозу отнятого у них добра. Поэтому я решил отправить все это в Мавераннахр морем, чтобы добыча достигла места назначения быстро и в сохранности. Мы занимались грабежом так долго, что наступило весеннее равноденствие и начало весны и тогда мы могли отправить в дорогу стада овец и коров, ставших частью нашей военной добычи. Поскольку зазеленела трава и пастбища набрали силу, мы могли пасти на них овец и коров пока вели их к морскому побережью. Последующая часть пути была более трудной, так как пока овцы и коровы перевозились по морю и до самого Мавераннахра, приходилось заготавливать и доставлять для них корм и воду, а это в свою очередь требовало наличия больших судов. Однако, после доставки наших овец и коров к берегу моря, часть из них закупили гуртовщики, намеревавшиеся сбыть скот на рынках южнее Кавказа, в Иране, и таким образом они частично облегчили наши хлопоты, связанные с доставкой большого количества скота в Мавераннахр.

Спустя четыре недели после того, как начали грабить города и села кипчаков и было унесено все, что можно было унести, я велел прекратить дальнейший грабеж. Как говорилось ранее, моя правая рука была тяжело ранена и меня лихорадило от жара, возникшего вследствие того ранения. Жар держался в течении десяти дней, и даже говорили что придётся отнять руку, чтобы спасти мою жизнь. Однажды мою рану