Избранное - Алессандро Мандзони

эти суды были учреждены в Турнэ. Он часто ошибается в делах, не связанных с его страной. Он пишет, например, что в Нимвегене Людовик XIV заключил мир со Швецией, в то время как она была его союзницей». Но оставим в стороне похвалу: критика в данном случае не имеет никакого отношения к Джанноне, который, как в других подобных случаях, не прилагал труда, чтоб ошибиться. Правда, в книге «столь известного» человека можно прочесть, что «затем последовал мир между Францией, Швецией, империей и императором» (здесь, впрочем, трудно сказать, чего больше: двусмысленности или ошибки), а также что «затем» французы «учредили трибуналы, — один в Турнэ, другой в Меце, — и, присвоив себе неслыханное право юрисдикции над соседними князьями, не только заставили присудить Франции под видом зависимых земель всю ту область, которую взбрело им на ум присвоить на границах с Фландрией и Империей, но и вступили фактически во владение ею, заставив жителей признать христианнейшего короля своим сувереном, вменив им в обязанность подчиняться его власти и соблюдать все акты, практикуемые государями в отношении подданных». Но слова эти принадлежат бедному, всеми забытому Паррино, и они не извлечены из его исторического опуса, а перенесены целиком вместе с ним в сочинение Джанноне, ибо последний, вместо того чтобы срывать плоды там и сям, часто вырывает с корнем все дерево и пересаживает его в свой сад. Можно сказать, таким образом, что все сообщение о Нимвегенском мире попало к Джанноне от Паррино так же, как в значительной мере, с большими опущениями и немногими дополнениями, перекочевало в его книгу описание правления в Неаполе вице-короля маркиза де лос Велес, во времена которого и был заключен означенный мир. Описанием этого мира Паррино завершает свое сочинение, а Джанноне — предпоследнюю главу своей книги. И если кому-нибудь взбрело бы в голову заняться для забавы сравнением обоих текстов, включая и разделы обо всем предшествующем периоде испанского владычества в Неаполе, тот, возможно — почти наверняка! — обнаружил бы повсюду то, что мы нашли в разных частях и, если не ошибаюсь, без всяких ссылок на обобранного автора. Точно так же, как мне подсказал один ученый и любезный человек, Джанноне берет у Сарпи, {95} совсем о нем не упоминая, многие куски и схему одного из его отступлений. И кто знает, сколько еще других незамеченных хищений мог бы открыть внимательный исследователь в трудах Джанноне, но уже того, что мы видели в трудах этого знаменитого и достохвального автора в смысле заимствований у других не скажу порядка и расположения материала, оценок, замечаний или общего духа, а прямо целых страниц, глав и книг, достаточно для того, чтобы назвать его, как говорится, феноменом. Было ли то бесплодием или леностью ума, но во всяком случае речь шла о редкостном явлении, как на редкость выдающейся была смелость этого писателя и уникальной — возможность оставаться при всем при том (пока это так) великим человеком. И данное обстоятельство, наряду с той историей, которая навела нас на разговор об этом, заставят доброжелательного читателя простить нам это отступление, по правде говоря, слишком длинное для второстепенной части небольшого сочинения.

Кто не помнит незавершенного стихотворения Парини {96} о позорном столбе? Но кто не удивился бы, не найдя здесь о нем упоминания?

Вот несколько строк из этого стихотворения, в котором знаменитый поэт перекликается, к сожалению, с молвой и слепо верит в содержание надписи на столбе.

И вот среди ветхих домов и немногих

руин я увидел позорную площадь.

На ней стоит одинокий столб,

заросший бурьяном, залепленный грязью.

Сих мест человек избегает и всяк отвернется,

воскликнув: прочь,

прочь, добрые люди, иначе эти гиблые

места заразят вас своим позором.

Таково ли в действительности было мнение самого Парини? Этого никто не знает. То, что он его выразил столь утвердительно, хотя и стихами, еще ничего не доказывает, ибо в то время за поэтами была признана привилегия использовать любые верные или неверные поверья, способные произвести на читателя сильное пли приятное впечатление. Привилегия! Да разве поддерживать и питать людские заблуждения является привилегией? Но на это отвечали, что ничего подобного не могло быть, ибо никто не верил, что поэты могли говорить правду. Возразить на это нечего: странно лишь, что сами поэты были довольны как предоставленным им правом, так и его мотивировкой.

Наконец появился Верри, который первым, спустя сто сорок семь лет, увидел и объяснил, кто действительно был повинен в гибели несчастных жертв, столь нелепо униженных и варварски казненных. Он первым призвал выразить им должное, хотя и запоздалое сострадание. Но что из этого получилось? Его «Рассуждения», написанные в 1777 году, были изданы, наряду с другими его опубликованными и неопубликованными произведениями, лишь в 1804 году в сборнике «Итальянские классики политической экономии». Издатель следующим образом объясняет причину такого запоздания в «Сообщении», предпосланном указанным произведениям. «Существовало мнение, — говорит он, — что уважение к сенату может быть поколеблено этим гнусным делом, совершенным в далеком прошлом». В те времена это было обычным следствием корпоративного духа, благодаря которому каждый вместо того, чтобы признать ошибки своих предшественников, брал на себя вину за глупости, которых не совершал. Сейчас для подобного духа не нашлось бы достаточно оснований. Вряд ли кому захотелось бы в наши дни взваливать на себя груз прошлого, ибо почти на всем континенте Европы юридические корпорации созданы сравнительно недавно. Исключений здесь мало, главным образом одно. Речь идет о корпорации, которая, не будучи учрежденной людьми, не может быть ни отменена, ни заменена чем-нибудь другим. Кроме того, этот дух, как никогда ранее, подрывается и ослабляется духом индивидуализма: свое «я» считается слишком всеобъемлющим, чтобы в чем-то зависеть от «мы». И тут в нем наше спасение, но боже упаси сказать: везде.

Во всяком случае, Пьетро Верри не принадлежал к числу тех, кто из почтения к сенату способен был отказаться от обнаружения истины. Ее доказательство представлялось ему важным для борьбы с предрассудком, а тем более для достижения той цели, которой он хотел подчинить весь свой труд. Но было одно обстоятельство, которое требовало уважения к себе. Отец прославленного писателя был председателем сената. В истории случалось не раз, что добрые побуждения оказывали услугу недобрым и что в силу тех и других причин истина, для осознания которой людям потребовалось немало лет, должна была оставаться сокрытой еще некоторое время.

ПРИЛОЖЕНИЯ