Савва Мамонтов - Марк Исаевич Копшицер

Римский-Корсаков опять восторгался игрой и пением Забелы и специально для ее голоса готовил центральные партии в двух новых операх, которые предназначал для Мамонтовского театра: в «Царской невесте» и «Сказке о царе Салтане».

Но постановка этих опер осуществлялась уже в следующем сезоне.

И так же как в прошлом году, великопостные дни Частная опера провела в Петербурге, опять в Большом зале консерватории. Первым спектаклем, 7 марта, дан был «Борис Годунов».

Опять Кюи и Стасов приветствовали в своих статьях приезд оперы. «Про труппу Московской частной оперы, – писал Кюи, – можно сказать, что она велика и обильна и порядка в ней много, – до такой степени исполнение ее дружно, обдуманно, твердо, гармонично».

Римский-Корсаков при всей своей требовательности был доволен совершенно. «Оркестр и ансамбль очень удалось подтянуть, – писал он Кругликову, – и исполнением все довольны. „Садко“ шел очень и очень недурно, и даже оркестр хвалят». И в другом письме: «Я днюю и ночую в опере, даже консерваторию забросил».

Петербургский сезон продолжался месяц и окончился 9 апреля той же оперой, какой и начался, – «Борисом Годуновым».

К следующему сезону Савва Иванович хотел подготовить две оперы по своим либретто. Музыка для одной – «Ожерелье» – была заказана Кроткову, для второй, о которой около года назад Мамонтов писал Кругликову, – «В 12-м году» – молодому композитору Калинникову.

Калинников болел очень серьезно, у него был туберкулез. Мамонтов снабдил его деньгами, на которые Калинников жил последние месяцы своей жизни в Ялте. Он и умер там, после того как Мамонтов, попав в беду, не смог уже ссужать его деньгами.

Кротков в конце концов музыку к «Ожерелью» написал. К опере «В 12-м году» музыка была написана лишь для пролога.

Вообще же к следующему сезону приходилось готовиться особо. Из театра должен был уйти Шаляпин. За три сезона он почувствовал вкус славы, и вкус этот ему пришелся по душе. Он решил опять стать солистом императорской оперы.

Разумеется, произошло это не вдруг. Деятели императорской сцены начали обращать очень пристальные взоры на Частную оперу.

В мае 1898 года управляющим московскими императорскими театрами был назначен Владимир Аркадьевич Теляковский, пришедший на этот пост из кавалерии, где служил в чине полковника.

Получив неплохое домашнее воспитание, зная театр, Теляковский женился на особе, также весьма пристрастной к искусству, особенно новому. Гурли Логиновна Теляковская весьма ценила талант Коровина и соответствующим образом влияла на своего супруга.

Став управляющим московских театров, Теляковский прежде всего обратил внимание на то, что сборы Большого театра падали год от году, а когда был создан Художественный театр, стали падать сборы Малого. Он пожелал понять, в чем дело, и сам стал усердным посетителем обоих новаторских театров.

«Когда я приехал в Москву в 1898 году и посетил художников Васнецова и Поленова, – пишет в своих воспоминаниях Теляковский, – оба высказались весьма пессимистично по поводу художественного состояния Большого театра. Они перестали совсем его посещать. В опере Большого театра было скучно».

Теляковский признается откровенно, что и сам он был «отравлен… и театром Станиславского, и оперой Мамонтова, то есть театрами любительской новизны». «В Большом театре декорации писал машинист Вальц… у Мамонтова в театре работали художники Врубель, Коровин, Головин, Васнецов, Поленов, Малютин и другие».

В своих воспоминаниях Теляковский очень подробно рассказывает, как был разработан и осуществлен этот поистине военно-стратегический план, в результате которого ему удалось переманить Шаляпина из Частной оперы сначала в Большой театр, а потом сделать его вообще солистом императорских театров.

До тонкостей была обдумана финансовая сторона вопроса: большой, притом прогрессивно увеличивающийся из года в год гонорар, огромная неустойка на случай, если бы Мамонтов захотел опять переманить Шаляпина.

Переговоры, чтобы не возбуждать подозрений, Теляковский поручил чиновнику особых поручений театрально-литературного комитета Нелидову, «дипломату по рождению».

«Дипломат по рождению» пригласил Шаляпина в «Славянский базар», где не поскупился на обильный завтрак, за которым выпито было немало отличного вина, после чего Шаляпин был увезен домой к Теляковскому, в кабинете которого 24 декабря 1898 года был подписан контракт на три сезона с гонораром в 9, 10 и 11 тысяч в год. У Мамонтова Шаляпин получал 6 тысяч рублей в год. До того в Мариинском ему платили 3600 рублей. Неустойка, согласно договору Шаляпина с Теляковским, была баснословной: 35 тысяч.

Заговор этот держался в тайне, и до времени ни Мамонтов и никто иной не знал, что с 23 сентября 1899 года Шаляпину предстояло петь в Большом театре.

Петербургское начальство Теляковского волей-неволей поставлено было в известность, но успех нового управляющего не вызвал восторга у директора императорских театров Всеволожского, считавшего гонорар, определенный «басу», чрезмерным. Высокие гонорары получали тенора. Для Всеволожского Шаляпин был еще не величайшим из русских, а может быть, уже и мировых певцов, а всего лишь одним из басов. Однако сделка, заключенная Теляковским, была утверждена, и договор вступил в силу.

Понемногу слухи об измене Шаляпина начали все же просачиваться из щелей государственных канцелярий и скоро стали всеобщим достоянием.

Савва Иванович делал вид, что его эта история не очень-то и тревожит, что теперь уже не в Шаляпине дело. Главное – то, что он доказал необходимость нового подхода к оперному искусству, да и к театральному искусству вообще. Отчасти это было верно.

И все же – мы увидим это в дальнейшем – уход Шаляпина нанес сильнейший удар Частной опере. Конечно, удар этот не был бы смертельным, будь он единственным…

К следующему сезону Савва Иванович вознамерился добиться, чтобы музыкальным руководителем оперы был русский музыкант. Он симпатизировал Эспозито, он любил Труффи за верную службу, за мягкий характер. Но руководить музыкальной частью все же должен русский музыкант. Об этом говорил Римский-Корсаков, говорил Кюи. Репин, побывав в Москве, со свойственной ему резкостью ушел с «Хованщины», заявив, что Эспозито не в состоянии передать музыку Мусоргского. Правда, потом он каялся в письме, что обидел сгоряча Савву Ивановича, который, как и в прежние годы, принимал его со всем радушием: Репин и жил у Мамонтовых, и каждый вечер посещал оперу, причем «Орфей», который мало кому пришелся по душе, ему понравился: вот здесь Эспозито был на месте, да и оформление Поленова тоже.

Думая о музыканте, который мог бы возглавить оркестр, Савва Иванович остановил свой выбор на Михаиле Михайловиче Ипполитове-Иванове.

Летом 1899 года Ипполитов-Иванов проводил время у знакомых на даче, неподалеку от станции Лозовой. Савва Иванович вызвал его телеграммой на станцию, привел в свое купе. Разговор заинтересовал Ипполитова-Иванова, и он не заметил, как тронулся поезд.

Все это, собственно, было подстроено Мамонтовым, и он успокоил