Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

которая шокировала буржуазию и волновала политическую элиту. Знаменитая колумнистка Рената Рубинштейн, которую иногда называют «голландской Сьюзан Сонтаг» (что саму Сонтаг невероятно раздражало), была в таком восторге от Вайнреба, что в 1969 году взялась редактировать его мемуары и учредила новый Комитет Вайнреба, чтобы восстановить его репутацию. Даже название его автобиографии, «Сотрудничество и Сопротивление, 1940–1945. Попытка демифологизации» (Collaboratie en verzet 1940–1945: Een poging tot ontmythologisering), звучало как своевременное признание его заслуг. В воздухе веяло деконструкцией исторических мифов.

Как и Прессер, однако, Рубинштейн и другие члены Комитета Вайнреба слишком охотно принимали его выдумки за чистую монету. Некоторые его рассказы были настолько неправдоподобны, что остается лишь удивляться, как образованные люди могли в них поверить. Возможно, потому что мы часто не способны распознать в подделках следы современной нам эпохи. Иво Шёффер, знаменитый историк Второй мировой войны, называл это «эффектом ван Мегерена». В 1930-е годы Хан ван Мегерен обвел вокруг пальца величайших экспертов своими подделками Вермеера. Специалисты не замечали некоторых стилистических приемов, характерных для 1930-х годов, которые теперь бросаются нам в глаза. То же и с мемуарами Вайнреба, которые насквозь пропитаны лексикой гражданского неповиновения, идеями обмануть систему с помощью воображения (L'imagination au pouvoir), порвать с привычками законопослушной буржуазии и подорвать институты власти, притворяясь, будто играешь по их правилам. Все это куда больше напоминает 1960-е, чем 1940-е годы. В условиях нацистской оккупации трудно представить веселые хэппенинги.

Однако больше всего людей потрясали и волновали не эти детали, а то, как Вайнреб описывает, что жизнь в целом шла своим чередом, в то время как на глазах у всех совершались чудовищные преступления. Именно эта беспечность, бездумное повиновение и ленивое равнодушие спустя два десятилетия и подтолкнули молодых людей к уличным протестам.

Вайнреб укрепил свою позицию в духе «Прово», раздавая интервью газетам. «Эти странно одетые люди с длинными волосами нравятся мне тем, – говорил он, – что отказываются лицемерить. Чтобы построить новое общество, нужно в первую очередь сломить бюрократическое общество… Нужно сделать общество непригодным для жизни с помощью саботажа и пассивного сопротивления»[219].

Поэтому знаменитый писатель Гарри Мулиш, автор восторженной книги о «Прово», назвал Вайнреба «Че Геварой бюрократии»[220]. Вайнреб, как Керстен, как Ёсико Кавасима и прочие успешные создатели мифов о самих себе, в точности знал, что людям хочется услышать, и играл на их надеждах и предрассудках. Разве не сам он называл свои схемы военного времени мыльными пузырями и торговлей мечтами? В мемуарах некоторые мечты он просто модернизировал.

Разумеется, были люди, которые сомневались в его словах, но Рубинштейн и другие (в том числе и сам Вайнреб) отвергали их как агентов того же истеблишмента, который подвел евреев во время войны и превратил Вайнреба в козла отпущения, чтобы прикрыть следы собственного предательства. На самом же деле сомневавшиеся сами, как правило, были евреями, которые давно знали Вайнреба и наблюдали некоторые последствия его деяний. Одним из них был Й. Раковер, автор письма в одну из главных еврейских газет в Голландии. Он познакомился с Вайнребом во время войны, рассказывал он, и не был «согласен с Прессером, что Вайнреб невиновен»[221]. Более того, писал он, «другие восточноевропейские евреи из Схевенингена и Гааги разделяют мое мнение о нем». Была также Генриетта Боас, учительница латыни и греческого, которая заваливала письмами редакторов газет и журналов, указывая на фактические ошибки в рассказе Вайнреба. Его защитники высмеивали ее, называя «школьной директрисой».

Голландия была не единственной европейской страной, где так называемый еврейский вопрос после геноцида превратился в своего рода невроз, сказывавшийся на отношениях евреев и неевреев. Я до сих пор помню время, когда, произнося слово «еврей», неевреи понижали голос. Но если первые послевоенные десятилетия были отмечены молчанием и отрицанием, то после потока дискуссий, начавшегося в 1960-х, холокост вскоре оказался в центре военной памяти, заняв то место, которого он не занимал во время самой войны в реальной жизни большинства неевреев. Именно острое и беспощадное перо Херманса задело больную точку многих ярых защитников Вайнреба – их собственные проблемы с зачастую амбивалентной еврейской идентичностью.

Мать Гарри Мулиша была еврейкой, а отец – австрийским нацистом. У Ренаты Рубинштейн мать не была еврейкой, а отец-еврей погиб в Освенциме. Похожие семейные истории имелись и у других. Херманс полагал, что некоторые из самых пламенных «вайнребианцев» страдали от ложного чувства вины, вины полуевреев, к которым относились не так ужасно, как к тем, у кого евреями были оба родителя. По религиозным законам тот, у кого еврей – отец, а мать – нет, евреем вообще не считается. Вайнреб, ортодоксальный еврей со знанием Танаха, заменил фигуру отца, став чудо-раввином, исцелившим раненую идентичность своих последователей. Разумеется, использовать психологические гипотезы, чтобы ставить под сомнение мотивы людей, с которыми ты не согласен, несправедливо. Но это вполне правдоподобно объясняет то рвение, с которым Рубинштейн и другие защищали своего героя и нападали на сомневавшихся.

Среди критиков Вайнреба была одна женщина, которая не просто сомневалась в его показаниях. Она, безусловно, пала жертвой клеветы. Во время панельной дискуссии по делу Вайнреба в 1970 году Рубинштейн подняла вопрос о первом аресте Вайнреба СД, в котором он обвинял молодую еврейку Беп Турксму в том, что та якобы под пытками выдала его имя нацистам. Это наверняка правда, утверждала Рубинштейн, потому что она видела подтверждавшие это свидетельства бывших офицеров СД и самой Турксмы. Увы для Рубинштейн, Турксма находилась в зале. Она ошеломила всех, сказав, что действительно была арестована, но ни разу не упоминала Вайнреба на допросах СД, потому что впервые услышала о нем только после войны. Рубинштейн не отступала от своего блефа и отказывалась верить женщине. Это настолько возмутило присутствовавшего на той же дискуссии Херманса, что он загорелся делом Турксмы и особенно тем, как леваки из группы поддержки Вайнреба пытались ее очернить. Писатель, прославившийся в 1958 году книгой «Темная комната Дамокла» (De donkere kamer van Damokles), шедевром, который решительно подвергал сомнению все связанное с Сопротивлением и коллаборационизмом, стал фанатично добиваться правды в деле Вайнреба. В нескольких статьях и интервью он разоблачал Рубинштейн и других за ложь в «левой клетке для попугаев», за то, что они готовы уничтожить всех, кто смел подвергнуть сомнению их идеологические заблуждения насчет Вайнреба, Турксмы и войны.

Яростные споры и нападки продолжались более десяти лет. Хотя формально дискуссии касались вопроса, был ли Вайнреб борцом Сопротивления, или коллаборационистом, или и тем и другим одновременно, полемика не ограничивалась ни им, ни даже судьбой евреев. Как