Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв

– Музыка, конечно. Лиру и флейту Щедрый подарил Мелии Легкопляшущей, а свирель оставил себе. Тебя же учили играть на чём-то? А не можешь играть, так спой, – Алкеад указал на пустой пъедестал.

Хилон ещё раз огляделся. Как и всякий, кто получил свободное воспитание, он учился музыке, и, хотя не достиг особых успехов, владел благородными инструментами вполне сносно. Он с лёгкостью сыграл бы на флейте или лире, но угодит ли это хозяину этого места? Шумному Сагвенису, конечно же, приятние звуки кимвалов, бубнов и простонародной свирели, игре на которой аристократов не обучали. Подумав немного, Хилон затянул песенку, что пели по тавернам во времена его юности:

«У тебя есть лоно, у меня есть уд,

Сладим дело, милая, мы за пять минут.

Будь он как горошина иль длиной в аршин,

На всякую ложбину размер идёт один...»

Кажется, Хилон имел успех: пламя жаровни заметалось в такт хохоту Алкеада, рассмеялись даже хорошо вышколенные рабы, настолько не вязались слова песенки с обликом философа.

– Лайифос талаксо, зеэ эрехвиойейн. Мнаэтийм ойоло имэпэтаксойр. Филокр. Слава тебе, веселейший бог. Вкладывающий смех в уста. Разжигающий пламя, – еле сдерживая смех произнёс Алкеад. – Боги, Хилон, а ведь ты полон дарований!

– Только никому не рассказывай, не то мои наставления в философии никто не воспримет всерьёз.

– Сагвенис исступлённый, как жаль, что сейчас осень! Тебе непременно надо приехать в сагвенисионе, когда съезжаются паломники. Клянусь Миртовой булавой, такой пэан требует зрителей!

– Давай, для начала, закончим, что начали. Что дальше?

– Самое веселье. Идём.

Поднявшись по широким ступеням, они вошли на храмовый двор, где рабы принялись распрягать ослов, Хилон с Алкеадом омыли лицо и руки в каменном бассейне с подкрашенной вином и лепестками роз водой. Освежившись, они подошли к запертым воротам и Алкеад звучно ударил в медный щит у входа. Прошло несколько долгих мгновений и двери распахнулись. В проёме, подсвеченном мягким светом факелов, появился согбенный служитель в пурпурной хламиде, опирающийся на увитым плющом посох. Лицо жреца скрывалось под глумливой комической маской.

– Так-так, Алкеад, сын Алкеада, известный распутник... – проскрипел жрец донельзя противным голосом. – Ну и кого ты притащил сюда?

– Всё пьёшь, старый козёл, уж все глаза пропил, – неожиданно грубо ответил Алкеад. – Это Хилон из Анфеи, знаменитый философ, украшение Эйнемиды!

– Значит, ещё один бездельник, – проворчал жрец. – Небось с пустыми руками, безо всякого почтения... Сагвенис Милосердный, отчего ты так добр и снисходителен ко всяким проходимцам?! – он картинно воздел руки к небу.

– Замолчи, старик, ибо твои слова терзают уши как псиный брёх! Вот два прекрасных осла, откормленных наилучшим образом и обладающих добрым нравом – не чета тебе. Скорее зови своих пропитанных вином, утомлённых ленью служителей! Пусть поднимут свои жирные тела с лож и приготовят угощение для Шумного!

– Видно ты совсем безумен, Алкеад, если думаешь, что некто, отмеченный Подателем радости, пошевелит хоть пальцем ради этих доходяг, – каркающе рассмеялся жрец. – Вон у тебя пара рабов, пусть берутся за ножи и сделают хоть что-то полезное, раз хозяин на то не способен!

Рабы, точно того и ждали. Они с готовностью схватили каждый своего осла и потащили к расположенным по обе стороны от входа алтарям. Читая заклинания, рабы перерезали животным глотки и с необычайной сноровкой разделали туши для жертвоприношения. Появившиеся точно из ниоткуда служители в хламидах и театральных масках приняли мясо и унесли его внутрь, рабы же закрепили ослиные шкуры и головы на предназначенных для этого деревянных рамах. Жрец довольно кивнул.

– Наконец-то, хоть кто-то сделал что-то правильно, – сказал он. – Клянусь венком Сагвениса, эти достойные и умелые люди слишком хороши, чтобы прислуживать такому оболтусу. Всё, Алкеад, я их забираю, найди себе других, столь же бесполезных, как ты сам. Эй, кто там, а ну-ка, оденьте их как полагается!

Последовала весёлая перебранка между жрецом и Алкеадом, а храмовые служки, точно не замечая спорящих, омыли сияющих от радости рабов и поднесли каждому по полному козьему рогу неразбавленного вина. Мгновение, и на плечи недавних слуг легли пурпурные хламиды, а их лица скрылись под масками, и когда Алкеад обернулся, взгляду его предстала дюжина одинаковых, глумливо ухмыляющихся рож. Картинно разведя руками и нарочито громко изъявляя досаду, он признал поражение.

– Ослятина – дело хорошее, – довольно ухмыльнулся из-под маски жрец, – но какой-то скучный выходит симпосий, а, Алкеад?

Изобразив недовольство, Алкеад бросил жрецу толстый кошель, тяжело звякнувший в узловатых старческих пальцах. Взвесив его на руке, служитель принялся считать серебро, а между тем, будто бы случайно, монеты по одной выскальзывали из перевёрнутого кошеля в сумку на его поясе. Наконец, он закончил со счетоводством и, ненароком ссыпав в сумку остатки, вернул владельцу кошель с единственной монеткой внутри.

– Ну что ж, раз так, заходите, – жрец отступил от входа, и Хилон с Алкеадом вошли в едва освещённый факелами пронаос. Дверь тихо затворилась у них за спиной.

– А что с рабами? – спросил Хилон, пока они ожидали перед закрытой дверью во внутреннее помещение храма.

– Обычное подношение. Устроитель паломничества отбирает наиболее благонравных и достойных рабов, чтобы рассечь дарственную жертву. Если рабы справляются умело, жрец может принять их на службу в храм, ведь не зря Сагвениса зовут Освобождающим. Об этом мечтает любой раб.

– Прости, я ввёл тебя в расходы. Я слышал, обыкновенно паломничества собираются вскладчину.

– Брось. Я всё равно хотел освободить этих двоих: это любимые слуги отца. А золото наживём ещё. Гостеприимство дороже, так ведь?

Хилон не успел ответить. Двери отворились, и служитель провёл их в украшенное цветами помещение для винных церемоний. Вдоль расписаных сценами пиршеств стен висели широкие пурпурные и зелёные ленты, покрытые изящными глифами и рисунками, а посреди, вокруг овального стола с посудой и кувшинами, располагались три пиршественных ложа. На дальнем от входа возлежал полнотелый, гладко выбритый мужчина в