Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

В декабре 1810 года царь выразил князю Чарторийскому желание иметь точные сведения о настроении умов в Варшавском герцогстве. Князь Адам ответил письмом, в котором попытался тактично объяснить чувства поляков к Наполеону. Он писал царю, что хотя Наполеон и не вполне удовлетворяет поляков, но сумел убедить их, что промедление в окончательном восстановлении Польши зависит не от его желания, а от общего положения дел, и что при скором разрыве с Россией Польша непременно будет восстановлена. Чарторийский напоминал об услугах, которые Наполеон уже оказал полякам, и указывал на давнее братство по оружию поляков и французов. По мнению князя Адама, царь мог привлечь к себе симпатии его соотечественников единственным способом, а именно присоединив к Варшавскому герцогству восемь бывших польских губерний, отошедших к России при разделах Польши (на самом деле польским там было только дворянство, а население состояло из православных белорусов и малороссов), и даровав новому государственному образованию автономию, гарантированную конституцией. Александр пообещал выполнить эти условия и предложил свои формальные обязательства по этому поводу, ручаясь, что австрийская Галиция прежде всего целиком перейдет к Польше. И действительно, не уведомив Румянцева, царь завел переговоры с Австрией, предлагая ей взамен Галиции часть Молдавии и всю Валахию, уже отвоеванную у турок русскими войсками.

В Варшавском герцогстве сложились две партии: одна ожидала восстановления страны от Франции, другая рассчитывала в этом деле на Россию. Но Чарторийский призывал Александра не обольщаться особыми иллюзиями: военачальники и все влиятельные лица великого герцогства продолжали оставаться верными Наполеону.

В январе 1811 года русское военное командование обдумывали планы вооруженного свержения правительства Варшавского герцогства. В соответствии с этим замыслом на западной границе должны были действовать две большие армии и обсервационный корпус[78].

Во исполнение этого плана Александр в марте двинул к границам великого герцогства, через Подолию и Волынь, пять русских дивизий, отозванных из дунайских княжеств. Одновременно в западных губерниях Российской империи начались широкие военные приготовления. Преданные французам поляки забили тревогу. Получив от Даву, начальствующего в Гамбурге, подтверждение в серьезности положения, Наполеон предписал французским корпусам Великой армии, разбросанным по всей Европе, а также армиям вассальных государств быть готовыми к походу на помощь Варшавскому герцогству. С этого момента всюду, от Пиренеев до Эльбы и Одера, началось непрерывное движение полков, батарей, обозов — на восток. «…Огромные запасы провианта и боевых припасов, весь этот звон оружия, грохот повозок и шум шагов такого множества солдат, это всеобщее движение и величественный и страшный подъем всех сил Запада против Востока, — все это возвещало Европе, что два колосса намерены померяться силами», — вспоминал граф Сегюр.

Видя, что планы его стали известны французскому императору, Александр не решился на вторжение в Варшавское герцогство.

Однако с этого времени слово «война» уже не сходило с уст политиков и дипломатов.

Наполеон высказывал Коленкуру свое недовольство, обвиняя его в том, что он сделался чересчур «русским» и забывает об интересах Франции. Коленкур попросил об отставке и получил ее. Он был заменен графом Лористоном[79]. Прощаясь с Коленкуром, Александр произнес знаменательные слова:

— Если император Наполеон начнет войну, то, возможно, и даже вероятно, что он нас побьет, но это ему не даст мира. Испанцы часто бывали разбиты, но от этого они не побеждены, не покорены, а ведь от Парижа до нас дальше, чем до них, и у них нет ни нашего климата, ни наших средств. Мы не скомпрометируем своего положения, у нас в тылу есть пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. Имея все это, никогда нельзя быть принужденным заключить мир, какие бы поражения мы ни испытали. Но можно принудить победителя к миру. Император Наполеон после Ваграма… сам признал, что он ни за что не согласился бы вести переговоры с Австрией, если бы она не сумела сохранить армию, и при большем упорстве австрийцы добились бы лучших условий. Императору Наполеону нужны такие же быстрые результаты, как быстра его мысль; от нас он их не добьется. Я воспользуюсь его уроками. Это уроки мастера. Мы предоставим нашему климату, нашей зиме вести за нас войну. Французские солдаты храбры, но менее выносливы, чем наши: они легче падают духом. Чудеса происходят только там, где находится сам император, но он не может находиться повсюду. Кроме того, он по необходимости будет спешить возвратиться в свое государство. Я первым не обнажу меча, но я вложу его в ножны последним. Я скорее удалюсь на Камчатку, чем уступлю провинции или подпишу в моей завоеванной столице мир, который был бы только перемирием. У меня нет таких генералов, как ваши, я сам не такой полководец и администратор, как Наполеон, но у меня хорошие солдаты, преданный мне народ, и мы скорее умрем с оружием в руках, нежели позволим поступить с нами, как с голландцами и гамбургцами. Но уверяю вас честью, я не сделаю первого выстрела. Я не хочу войны. Мой народ, хотя и оскорблен отношением ко мне вашего императора, но, так же как и я, не желает войны, потому что он знаком с ее опасностями. Но если на него нападут, то он сумеет постоять за себя.

Развернув карту Российской империи, царь указал на Камчатку и добавил: «Если Наполеон начнет войну и счастье ему улыбнется, хотя в этой войне справедливость будет на стороне русских, ему придется подписывать мир у Берингова пролива».

Коленкур искренне не хотел войны. Вернувшись в Париж, он убеждал Наполеона: «Вы ошибаетесь, государь, насчет Александра и русских. Не судите о России по тому, что вам другие о ней говорят, не судите русскую армию по тому, какой ее видели после Фридланда, раздавленную и обезоруженную. Будучи под угрозой уже год, русские приготовились и укрепились; они высчитали все шансы. Они учли даже возможность своих больших поражений. Они подготовились к защите и сопротивлению до крайности». Наполеон лишь отмахнулся: «Да одна хорошая битва покончит с этой прекрасной решимостью вашего друга Александра и со всеми его фортификациями, сделанными из песка».

Но флигель-адъютанта Чернышева, посланного царем в Париж, Наполеон заверил, что желает только мира; правда, при этом он не упустил возможности представить русскому посланнику устрашающую картину своих военных сил, готовых сокрушить любого, кто встанет у него на пути. А в разговоре с русским дипломатом генерал-адъютантом графом Шуваловым, проездом посетившим Париж, Наполеон сказал:

— Чего хочет от меня император Александр? Пусть он оставит меня в покое! Я не хочу воевать с Россией. Это было