Бег дней - Алексей Владимирович Спешнев

препровожден в Пресненскую часть, войска начали штурм «чертова гнезда». Позже, в назидание москвичам, были отпечатаны открытки с изображением разгромленной фабрики Шмита и сожженной Пресни. Терзаемый в тюрьме физически и нравственно, Николай Павлович ухитрялся ежемесячно платить партийные взносы и через родных вновь отсылать деньги на приобретение оружия и на издание большевистской газеты «Свободное слово».

Горький вел борьбу за его освобождение. Дело Шмита всколыхнуло Европу. И он был убит, тайно зарезан старшим надзирателем тюремной больницы Кожиным.

Богачу Савве Морозову Николай Шмит доводился внучатным племянником. А Савва Тимофеевич, как известно, тоже был личностью достаточно парадоксальной: давал деньги на революционную пропаганду, скрывал в своем доме большевиков, в качестве пайщика Художественного театра сам следил за строительством здания в Камергерском переулке, живя в хибаре, среди теса и кирпичей, а затем заведовал в театре электротехнической частью.

Морозов застрелился под бременем двойственной своей жизни. Это произошло на лазурном берегу, в Каннах — столице нынешних кинористалищ. Покончил он с собой обдуманно — купил сначала атлас человеческого тела, сверяясь с ним, нарисовал черным карандашом кружок на груди, возле левого соска, и, как установила позже французская полиция, три дня ходил с этим кружком и лишь на четвертый выстрелил. (Еще одно кольцо: оператор Андриканис, племянник Шмита, снимал мой сценарий «Пржевальский», а с внуком Морозова, тоже Саввой Тимофеевичем, заслуженным работником культуры РСФСР, корреспондентом «Известий», мы знакомы и близки с детства и оба дружили с Володей Черносвитовым.)

…Петрашевец Аршарумов в своих воспоминаниях пишет:

«По изложении вины каждого конфирмация окончилась словами: «Полевой уголовный суд приговорил всех к смертной казни — расстрелянием, и 19 декабря государь император собственноручно написал: «Быть по сему». Нам поданы были балахоны и колпаки, саваны, и солдаты, стоявшие позади, одевали нас в предсмертное одеяние… Петрашевского, Спешнева и Мембелли взяли за руки и, сведя с эшафота, подвели к серым столбам и стали привязывать каждого веревками… Раздалась команда… Направили ружья на Петрашевского, Спешнева и Мембелли. Момент этот был поистине ужасен…»

А вот Черносвитова, вспоминаю я, предательски вошедшего в доверие к прадеду и Петрашевскому, не только не арестовали, но даже не допрашивали. Почему? Для меня тайна… Тайна, тайное… Тайная вечеря… Вспыхивает во мне не догадка, а странный образ: покрытая патиной фреска Леонардо да Винчи, удивительно размещенные фигуры, полные движения. Кажется, только что царил покой. Но вот Христос, разводя руками, произнес: «Один из вас предаст меня» — и в тот же миг все изменилось. Отшатнулся от учителя и печально поник Иоанн, отпрянул Иаков Старший, вопрошающе глядят Варфоломей и Фаддей, подался вперед юный Филипп, словно спрашивая Иисуса, не его ли он подозревает. Слева виден бросившийся к учителю Петр. Вокруг Христа свободное пространство. Он не смотрит на Иуду, застывшего в страхе.

Незаметно фигуры Леонардо оживают, и слышны голоса собравшихся на вечере: «И ничего нельзя изменить?» — «Нет», — качает головой Христос. Все остаются за длинным столом — ученики и будущая жертва, и тот, кто предаст, — и обсуждают, что заставляет человека предать.

Постепенно, один за другим, они снимают ренессансные костюмы, в которые их одел Леонардо, и оказываются современными людьми, но не покидают стола, продолжая спор о сущности человека и предательства, а за ними темнеют холмы Иудеи. Потом на холмах появляются стада автомобилей. Христос и апостолы снова набрасывают свои старые одежды и замирают. Раздаются аплодисменты. Падает занавес. Это был спектакль в студенческом театре — начало примерещившегося мне фильма…

Николай Спешнев — российский Мефистофель? Может быть, Черносвитов хотел избавить отечество от сатаны? Но ведь кроток был Люцифер!

«…Можно без преувеличения утверждать, — пишет литературовед Мушина, — что во всем позднем творчестве Достоевского и его напряженных спорах с социалистами, «нигилистами» и «бесами» на протяжении десятилетий длился диалог со Спешневым. Сбылось пророчество Достоевского, утверждавшего в 1840-е годы, что у него «появился свой Мефистофель». И далее: «Демоническое, разрушительное начало, содержавшееся в пропаганде Спешнева, дало толчок творческим импульсам Достоевского — создателя серии идеологических романов… В творчестве Достоевского есть два героя, которых автор одновременно любит и ненавидит, боготворит и проклинает… Это Версилов и Ставрогин. Оба они написаны отчасти под влиянием личности Спешнева»…

Русский Мефистофель Спешнев!.. А Черносвитов? Какова роль прадеда моего школьного товарища в судьбе Мефистофеля? Предательская? Или им руководила тайная ярость борьбы?..

…Ярость борьбы… Прошли годы. Побежденными ушли из Вьетнама американцы. Освобожден Южный Вьетнам. И однажды звонит Володя Фараджев, тоже мой студент, и говорит: «Приехал Бао».

Постарел Бао. Мы долго стоим, обнявшись, в тесной передней моей квартиры на Ломоносовском. Мы не виделись пятнадцать лет, молча рассматриваем друг друга. Бао улыбается: «Мой учитель еще очень крепкий, я горжусь». А Бао уже пятьдесят два года, он в очках с металлической оправой, лицо покрыто мелкими добрыми морщинками, поредевшие волосы спускаются прядками на воротник пиджака — Бао похож на пожилого интеллигентного японца.

Володя Фараджев смотрит на однокурсника с нежностью. Потом мы пьем чай и слушаем Бао. Он ехал в Москву поездом через Китай, показывает розово-голубые юани — это на обратную дорогу. Но, кажется, они не пригодятся, обратно придется лететь самолетом — в Ханой через Китай поезда больше ходить не будут.

А как во Вьетнаме? Трудно, но все понимают — Вьетнам выстоял. Вернулся старший сын Бао. Ему тридцать лет. Он был солдатом и умеет только убивать врагов. Профессии у него пока нет. А дочери Бао уже замужем.

Бао теперь известный кинодраматург, два его фильма получили международные премии, Бао неплохо зарабатывает и может себе позволить кое-что покупать на черном рынке. Он живет с семьей в двухкомнатной квартире — для Ханоя это хорошо. «Что вы хотите, учитель, тридцать два года войны!» Тридцать два года, половина человеческой жизни! «Да, много пришлось пережить, учитель. Но сейчас все меняется к лучшему». Бао счастлив, что будет подписан договор с Советским Союзом. «Он уже подписан, — говорю я, — вот тебе сегодняшняя «Правда», читай». Он читает, а мы с Володей молчим, понимая волнение Бао. Затем я спрашиваю его, почему он так долго не писал. «Это были тяжелые годы, и не только для меня. Кто повинен в наших страданиях, сами знаете. А я писал, но во время войны письма редко доходили».

…Ночью уношусь из трагической каждодневности двадцатого века в девятнадцатый: в нем все было заложено, Достоевский писатель двадцатого века, а мы наследники сомнений и озарений его столетия. Подвигов и подлости также.

В 1868 году в студенческих кружках стал появляться вольнослушатель Петербургского университета, народный учитель Сергей Нечаев — заводил знакомства, участвовал в различных философских и политических чтениях, но во всем его интересовали заговоры,