Индийская жена исследования, эссе - Нимфар

каковой был я. А я в конце концов решил отправиться в Англию. И тогда она приехала в Бомбей, чтобы повидаться со мной, а при встрече четко сказала: "Если ты решил ехать, то сначала давай поженимся. А там — будь что будет!”

Я приготовил все к отъезду в Англию и купил билет на пароход на 1 января 1939 года. 30 декабря 1938 года в Бомбее мы поженились. 31 декабря Балутаи отправилась в Солапур, где ее ждала служба, а я наутро отплыл в Англию.

К великому счастью для нас обоих, через восемь месяцев мне удалось вернуться. На той же неделе в Европе началась вторая мировая война. Если бы я задержался в Англии, то либо оказался под бомбежками, либо в течение последующих пяти-шести лет не смог вернуться в Индию. И вряд ли мой второй брак выдержал бы это испытание.

Я — муж своей жены

Моя жена в то время работала в Солапуре. Когда я сошел на бомбейский берег, она встретила меня на причале, а вечером мы отправились в Солапур.

На следующее утро я осмотрел свой новый дом — большой и красивый особняк с огромными лужайками вокруг. Раньше здесь жили английские миссионерки, поэтому обстановка внутри особняка была, по моим понятиям, просто роскошной Балутаи находилась на государственной службе, и ей полагалось именно такое жилище, а вместе с ним — зарплата, какие-то льготы и т. д. Были слуги. В этот дом все время приходили люди и ловили слова Балутаи. Я же смотрел и думал* "А есть ли здесь место мне? Или я только муж своей жены?”

Конечно, и в таком качестве мне что-то перепадало, но в глубине души я не мог примириться с тем, что ничего из себя не представляю. По утрам я надевал куртку, купленную в Англии и соответствующую тамошнему климату, брал в рот трубку и садился в кресло на веранде. На куртке были огромные карманы, а в них — ни одной пайсы. Да и в прочей моей одежде карманов было немало, но в них было совершенно пусто. Была трубка, но хотелось сигарет, а для этого нужно было попросить денег у Балутаи. Я не мог.

По дому сновали слуги; встречаясь со мной, они кланялись, но, если доходило до разговора, спрашивали только одно: "Госпожа дома?" По утрам приходили газеты. Если я просил принести их, то слышал в ответ: "Как только госпожа прочитает". Почту тоже сначала несли к Балутаи. Устав от всего этого, я уходил в комнату. Иногда заглядывала Балутаи:

— Можно тебя на минуточку?

— Зачем?

— Там люди пришли.

— Хорошо, а я здесь при чем?

— Но они хотят познакомиться с моим мужем

(В дальнейшем из этого опыта родился сценарий фильма "Первая люлька".)

Я никогда раньше не задумывался, как это мужчина в своем доме может занимать второстепенное положение. И ничего подобного не испытывал. Иногда я в обиде говорил самому себе: "Я просто-напросто зверь из циркового зверинца, и если кто-то хочет на меня посмотреть, пусть заплатит за билет. Мне хоть на сигареты не нужно будет милостыню просить".

Я стал обращать внимание на различные мелочи. К тому времени мы уже были знакомы с Балутаи несколько лет, но до сих пор не жили одним домом Теперь я стал лучше узнавать окружающую ее среду, стиль ее жизни и поведения, привычки. Дом Балутаи в Солапуре и мой домишко в Умравати отличались друг от друга как небо и земля. Атмосферу того моего дома определял постоянный религиозный настрой ~ обеты, молитвы, посты и т. д. Там был домашний алтарь, а в нем — боги, и по стенам были развешаны цветные картинки с изображениями богов, и всегда висел "панчанг" — индусский календарь с обведенными датами предстоящих религиозных мероприятий. В стороне, на крючке, висели "чистые" одежды всех домашних — ими пользовались во время совершения молитв и приготовления пищи. В них и обедали, сидя на специальных дощечках, положенных на пол. Перед трапезой над подносом с едой произносили мантры и окропляли водой пространство вокруг, откладывали пищу для богов и только потом приступали к еде.

В моем новом доме (да что там говорить о "чистом-нечистом"!) почти все, кто прислуживал, принадлежали к самым низким — неприкасаемым — кастам В Умравати за еду сначала садились мужчины, и только потом уже ели женщины с "оскверненных” мужчинами подносов. Теперь мы ели за общим столом, и моя новая жена садилась за стол одновременно со мной. В доме отсутствовали не только изображения богов, но и какие-либо другие признаки, указывающие на вероисповедание его обитателей. Мой отец в традиционном смысле был большим знатоком вед. Это означало, что он поддерживал традицию изустного заучивания древних текстов, уделяя первостепенное внимание их безошибочному произнесению. Моя новая жена тоже читала веды, и упанишады, и другие священные тексты. Но она при этом пыталась докопаться до упрятанного в них смысла. В результате она осознала, что все эти писания предназначены главным образом для того, чтобы под видом воспитания добропорядочности оправдать характерное для возглавляемого мужчинами общества рабское положение женщин, их угнетенность и зависимость.

Балутаи настолько утвердилась в этом мнении, что не сомневалась в том, что ее задачей является неустанная борьба против несправедливостей, творимых под знаменем религии, за предоставление женщинам равных с мужчинами прав. И эта ее твердая убежденность проявлялась даже в мелочах. По вечерам за ужином мы с присущей обоим страстностью принимались за обсуждение различных вопросов. После еды шли мыть руки, а Балутаи все продолжала и продолжала говорить. Часто она, увлеченная изложением своей точки зрения, мыла руки первой, а потом, забывая об обычае снова наполнить сосуд водой и передать его в руки следующему человеку, оставляла его пустым и уходила. И так поступает женщина! Всего липй> наполнить сосуд и передать его другому — и то не может! И я желчно говорил Балутаи: "Реформаторы, пекущиеся о женском образовании, совершили большую ошибку. Сначала им следовало бы образовать мужчину, объяснив ему, как он должен себя вести по отношению к получившей образование жене".

Балутаи бросает мне вызов

Как-то мы сели обедать. Разговор зашел о романах Балутаи. К тому времени все только о них и говорили. Они и правда были хороши. Естественно, Балутаи переполняла гордость. Мне особенно нравились две ее первые книги, но хвалить прямо в лицо язык не поворачивался. Но что-то нужно было сказать, хотя бы несколько слов: я все-таки ел ее хлеб. На нее же